В приходе храма Иверской иконы Богоматери вышла в свет книга воспоминаний о протоиерее Димитрии Садовском (1954-2020), настоятеле храма в 1992-2020 годах. Отец Димитрий принял храм в руинах, и не только восстановил его при помощи своих прихожан и помощников, но и с Божьей помощью основал один из самых многочисленных приходов в нашем крае. «Рыбинская среда» публикует фрагменты книги – воспоминания священников и духовных чад отца Димитрия. Сегодня – слово художнику, резчику по дереву, преподавателю Рыбинской Детской художественной школы Юрию Первову.
…Иногда в жизни происходят моменты мистические. Мы, здравые люди, воспринимаем мистику как что-то противоестественное. Но на самом деле мы ведь просто не знаем законов природы! Одна женщин рассказывала, как во время войны она хотела повеситься, потому что от мужа вестей не было, дети были голодные, сама была на пределе, и жизнь была для нее невыносима. И вот она взяла веревку, пошла в сарай, все приготовила… И вдруг старичок какой-то заходит и спрашивает: «Что это ты делаешь?». Она ему сказала, что уже на пределе: «Не могу больше». А он ей говорит: «Перестань. Твоя война закончится через три дня». И ушел. И она остановилась. На третий день – стук в окно. Вернулся муж. Весь израненный, но живой. Легче в материальном смысле не стало. Но потихоньку жизнь начала налаживаться. И кто был этот старичок – она так и не узнала.
Эту историю рассказал отец Димитрий. И сколько таких вот историй он перелопатил, сколько «пропустил через себя», через свое сердце за эти тридцать лет.
Мы познакомились в 1992 году. За несколько месяцев до этого, однажды в мае, поехали мы к Петру Владимировичу Потураю[1] на дачу – поздравить его с днем рождения. Дорога пролегала мимо руин Иверского храма. Вижу – храм в лесах. Думаю: «Надо же! Кто-то взялся церковь восстанавливать. Хорошее дело. Как бы хорошо здесь поработать!». Как будто меня подслушали. Через некоторое время появляется мой знакомый – Андрей. «Вы с домом закончили?» — «Да». – «Давай, надо помочь отцу Димитрию на храме. Ты можешь крышу сделать?». Разговор был в августе, а крышу надо было закрыть к новому году. Сели на велосипеды и поехали через мост. Вдруг на мосту он мне кричит: «Тормози!». Оказывается, по мосту идет сам отец Димитрий – очень уставший с виду человек, на которого свалились все эти строительные проблемы по восстановлению храма… Так я увидел его впервые. Ему было 35 лет. Мне – 33.
На одном из первых богослужений в Иверском храме
Мы остановились, спешились и пешком дошли до церкви, по дороге говорили… Вошли в церковь. Что я увидел? Там, где сейчас свечной ящик, можно было встать, и, подняв голову вверх, увидеть звезды. И когда шел дождь, с крыши в эти дыры прямо в храм текла вода. А там, где сейчас иконостас, сверху падала мокрая штукатурка – с шатра текло. Помню, когда выпадала моя очередь дежурить ночами, это случалось, — как даст об пол такой кусок, упавший с высоты в 9 или 10 метров, так и вздрогнешь, и вскочишь…
В церковь в то время заходили сбоку – там был пролом в центральном окне. Вместо пола – накиданы доски. Стекол в окнах нет – они закрыты были полиэтиленом, который «полоскался» на ветру. Голова упиралась в «потолок» — бетонное перекрытие. По стене над арочными окнами шли трещины, которые говорили о том, что здание разваливается, потому что «поехал» фундамент. То есть еще лет пять – и здание было бы не спасти. Я взялся, потому что только что достроил дом. Подумал: «Там, на доме, у меня было четыре башни, а здесь – всего одна». Опыт был за плечами.
Первое, что нужно было сделать – закрыть крышу. И не просто крышу. Надо было построить шатер с маковкой. Помню, я осмотрел леса, и меня поразило, что они были сделаны неправильно, и работать на них было нельзя. Оказалось, что их на скорую руку ставили учащиеся ПТУ, которые никогда ничего подобного не делали. По этим лесам нельзя было добраться до конца каменной кладки.
Стройка часто сопряжена с какими-то травмами. Но на церкви без этого обошлось – по молитвам отца Димитрия, несомненно. Хотя всем нам приходилось работать на высоте, перемещаться по лесам. Были у нас в бригаде Николай Лукич, Иван Васильевич Жуков с сыном, Толя Хватов, Юра Александров – отец Георгий, Коля Ульянов, Коля Силуянов. Был у нас хороший штукатур Володя Смолин, и он взял к себе в помощники Сергея Романова – отца Сергия. Он тогда был совсем юным, и мы все его опекали, на правах старшего поколения. Основные инструменты наши были – ножовка и топор. Буржуйку нам дали, что греться. И был у нас огромный энтузиазм. То есть веры у многих пока еще не было, но у всех была большая симпатия к отцу Димитрию. Все хотели ему помочь. Мы обычно все вместе работали, и все вместе шли на службу. Потом со временем разделились – одни помогали на службе, другие продолжали строить.
Виктор Горюнов. Храм Иверской иконы Богоматери. Бумага, карандаш.
Кроме того, одновременно со стройкой мы сами воспринимали христианские истины. Нас не надо было специально собирать и устраивать какие-то тематические вечера. Поработаем «наверху», сядем пить чай – и пошли разговоры о философии, о жизни, о политике… Отец Димитрий был удивительный собеседник! Ведь среди нас были разные люди. Кто-то всерьез увлекался восточной философией, модно было читать Рерихов, Блаватскую. Одни ушли в секты, другие пытались «ловить» летающие тарелки, третьи занялись «биоэнергетикой». Время было такое! У многих в головах было намешано всего… И весь этот наш бардак в головах отец Димитрий терпеливо разгребал. С помощью Священного Писания и святых отцов. Ведь некоторые моменты в Евангелии, услышанные нами впервые нас поражали, и мы так сразу не могли внутренне с ними согласиться. Как, например, фрагмент о юноше, который сказал Христу: «я пойду за Тобою, но прежде позволь мне пойти и похоронить отца моего». Христос ему ответил: «Оставь мертвым погребать мертвецов, а ты следуй за мною». Мы не понимали – в чем здесь справедливость…
Однажды я вырезал маленькую скульптуру «Бегство в Египет»: Мария с Младенцем на ослике, рядом – Иосиф. Увидев ее, отец Димитрий начал рассуждать об этом сюжете. Оказалось, что для людей евангельских времени уже нет. Для нас линия жизни связана с хронологией. Для них – с совершенно иным восприятием реальности. Так, благодаря отцу Димитрию, мы прикасались к новым понятиям, к вере, к Православию.
Помню, обсуждали роман Булгакова «Мастер и Маргарита». Нам казалось – откровение о том, что, на самом деле нет плохого и хорошего, но есть свет и тень, и все мы – производное обстоятельств… Но отец Димитрий говорит: «Ты понимаешь, тут такая хитрость есть. Свет, дающий тень, — тварный. Но есть нетварный свет, не дающий тени. И вот эту разницу в романе никто не рассматривает».
Именно такой глубины суждений не хватало в нашей среде художников. Ведь отец Димитрий и сам был из этой среды, и до того, как стал священником, работал в Академии художеств. Поэтому его знали и любили в нашей художественной школе, и он бывал и у Петра Владимировича, и у Саши Андреева, и у многих других. Он всегда бывал на наших выставках. Думаю, ему в нашей среде было комфортно и интересно. Помню, мы обсуждали иконы, и выяснялось, что не всякая икона, созданная как произведение искусства, может быть иконой в настоящем смысле слова. Высший образец – Рублев, монах и художник. А ведь сейчас иконы пишут люди, которые часто далеко отстоят от Православия. Один художник стал резать икону Архистратига Михаила, поражающего дьявола. И вот это существо, которое он поражает, вырезано со всей тщательностью – каждая чешуйка, каждое кольцо… Можно сказать, вырезано с большим интересом ко всем этим подробностям. И эту икону держать в руках невозможно – как будто держишь скорпиона. Хочется скорее ее куда-то положить. Отец Димитрий считал, что человек, который пишет иконы, должен не только ходить в храм, но и часто исповедоваться и причащаться.
Мы часто говорили с отцом Димитрием о том, как уйти от формализма в церковной жизни. Ведь бывает в жизни так, что человек далекий от религии приходит в храм и оказывается лучше и чище, чем многие люди, которые годы и десятилетия провели там. Отец Димитрий рассказывал нам историю об одном циркаче, который работал всю жизнь на сцене, но состарился. Дома у него не было, близких тоже. И он попросился в монастырь, чтобы там работать и так до конца дней зарабатывать себе на хлеб. Его приняли. Но со временем братия монастыря начала замечать, что этот циркач часто уединяется в своей келье. Решили посмотреть, чем он там занимается. Оказалось, он встает на молитву, но при этом жонглирует шариками. Братия в гневе решила выломать дверь тут же, но когда они ворвались в келью циркача, с иконы сошла Сама Божья Матерь. А братии стало ясно, что этот человек не мог по-другому служить Богу, потому что больше ничего не умел…
* * *
…Строительство крыши – это отдельная история. Там сохранились старые детали, нужно было просто сделать обмер и выполнить такие же. Нам требовалось одно нестандартное бревно и брус 200х200, который нам и привезли. Я залез, померял – Боже мой! 18 метров! Как же привезти и завести такое бревно? Сказал отцу Димитрию. Он сразу как-то погрустнел. Но потом говорит: «У нас есть Валя, она живет в Майском. Спрошу у нее». И эта Валя – человек, который всей душой в церкви, до сегодняшнего дня – решила эту проблему!
Женщины в Церкви – это удивительное явление. Как они у Гробя Господня первыми появились, так и сегодня многое в Церкви на их плечах держится! «Юра, тебе какие нужны бревна?» — «Валя, самые большие!» Там надо было сначала положить бревно от угла до угла, а в него вставить вертикальную ось и подвести стропила, восемь штук. То есть одно 18 метров, и еще несколько по 15 метров. И вдруг однажды смотрю – к нам едет лесовоз! И я понимаю, что это наши бревна! И Валя выскакивает из кабины: «Юра, такие пойдут?» — «Валя, конечно, пойдут!». Мы еле скинули их с машины. Каждое по нескольку тонн. Те, что поменьше, закатили, а большое я начал обтесывать. Все подготовил сам… И вдруг оказалось, что восьмерик – неровный! И разница в длине стропил составляла до 60-ти сантиметров. А ведь мы все подготовили на земле… Кроме того, когда залезли, то увидели, что кирпич наверху местами сильно разрушен. Потому что прорастали растения, целые березы, корни разрушали камень, голуби там жили… И в эту кашу нельзя было ставить шатер!
Когда надо было заводить всё наверх, мы вызвали специальную технику с 40-метровой стрелой, он один тогда такой был в наших краях. Бедный водитель, он не знал, что ему предстоит. Обвязали мы шатер. Когда все стронулось, стрела вдруг закачалась. А прямо под стрелой – кабина водителя. «Отвязывай давай», — кричит он мне. А я не могу отвязывать, потому что вся эта старая конструкция со старыми стропилами и крестом рухнет вниз с 20-метровой высоты. И вот этот шатер проплыл прямо над кабиной, и он поставил ее там, где сейчас тропинка ведет в трапезную. Как жаль, что тогда еще не было смартфонов, и мы все это не засняли! Помню, батюшка стоит и смотрит, потом вздохнул и перекрестил эту конструкцию прямо в воздухе, и снова стоит и смотрит. А когда поставили этот старый шатер на землю, он снова вздохнул.
Водитель быстро все отвязал и поскорей от нас уехал. Потом, спустя какое-то время, мы снова его вызвали, и он уже подготовился всерьез. Нужно было наше 18-метровое бревно завести внутрь и поставить в подготовленный паз. И он должен был держать его на тросе. А мы должны были очень быстро поставить упоры. Это был уже октябрь 1992 года, шел дождь со снегом. Он поставил бревно, но оказалось как-то под наклоном – стрелы ему больше не хватало. И тогда мы попросили его упереть колесиками и держать, как можно вертикальнее. А сами в это время внутри отпустили все тросы. Хорошо, что он не видел, что мы делаем. Бревно-то было в «свободном полете»! И могло увернуться, вывернуть, все, что можно, и уйти вдоль дороги…. Если бы оно пошло, никакими силами его было бы не остановить.
Все это свершилось, когда был конец службы. Выходят бабушки из храма. Смотрят – шатра нет, и стоит огромный столб. И стали креститься.
Помню, когда сняли старый шатер, и мы закончили работу, я сел на велосипед и поехал домой. А на мосту остановился и оглянулся. Церковь стояла обезглавленная. Вид был жуткий. И тогда я очень остро почувствовал ответственность, даже испугался: «что я наделал?»
На следующий день мы нашли скобы. Я вбивал их кувалдой в столб и лез наверх. Вниз старался не смотреть, потому что в такой ситуации от этого становится еще в два раза страшней. Когда вбил последнюю скобу, то повесил на нее блок с роликом, продел веревку и спустил вниз. Это была лебедка, которой мы поднимали стропила наверх. Но первое же стропило показало нам, что блока не хватает, оно встало и все, его не завести. Отец Димитрий сидит внизу, переживает: «Ну что, ребята?» Я снова полез наверх и стал спиной выжимать эту балку, а она была такая тяжелая. Трос не давал ее заводить, мы веревку поослабили, и балка вся легла на меня. Я поднатужился и поставил ее туда, и гвоздем ее там зацепил. Слез, говорю отцу Димитрию: «Больше не смогу сегодня. Остальное завтра». Он говорит: «Юра, ведь она одна не выдержит, надо еще хотя бы одну». Что делать? Полез снова наверх… В тот вечер мы смогли поставить все балки. До сих пор не представляю, как мы это сделали. Ведь одно дело, когда ты стоишь на полу, и совсем другое, когда у тебя под ногой скоба, под мышкой молоток с гвоздем, и все это на высоте.
Тогда всё обошлось. Но происшествий было немало. Однажды упали леса. Штукатурили стену, и рабочие сами стали отрывать доски, которые мешали им штукатурить. В другой раз Кира, который любил выпить, упал с яруса на ярус, и попал боком на ведро с гвоздями. Но тоже обошлось без переломов и больших ран. А еще было дело – я сам упал с высоты, прямо из-под креста. Тогда мы все уже понемногу стали терять страх, и лазать наверх без страховки.
Однажды мы с Николаем Лукичом делали верхнюю маковку, и надо было там устроить такой «воротничок». Лукич заметил, что углы у нас не совпадают. А леса уже сняты, и строить заново неохота. Но до определенного уровня были оставлены конструкции лесов, и на них просто накиданы доски. И мы залезли туда, я шагнул к Лукичу, и мы оба полетели вниз. Это непередаваемое ощущение. Когда мы приземлились на следующем ярусе, оказалось, что я мертвой хваткой вцепился в фуфайку Лукича. Даже пальцы смог разогнуть не сразу. Запомнил, что это было первого апреля.
Лукич был образцовый строитель. Он знал все технологии. Умел делать все правильно и красиво: отпилит ровно, прикрутит надежно и красиво… Спрашиваю: «Ты где научился?» — «В Германии, — отвечает, — пока в концлагере сидел». Он попал туда 14-летним мальчишкой. Но не как заключенный, а как рабочий. Немцы отступали, увидели, что мальчишка голодный. А он был сирота, и для него «кто кормит, тот и папка». Попал с ними в Германию, научился плотницкому делу. После войны вернулся в СССР. Но в НКВД у него допытывались, как это он попал в Германию, да что делал. Отпустили, однако в ПТУ на профессию токаря не взяли, а ему очень хотелось… Пока мы строили, он иногда рассказывал мне, как жил и работал. Была глубокая осень, часто шел дождь со снегом. И мы залезали в эту маковку внутрь, и там сидели. А когда дождь кончался, то вылезали. Заканчивал маковку я уже без него, было тяжело.
Со строительством иконостаса, который сейчас многие называют самым красивым в Рыбинске, тоже все складывалось непросто. Иногда приходилось будто стену лбом проламывать. В моих планах был пятиярусный иконостас. Сделал эскиз – под арку. Показал отцу Димитрию. Он говорит: «Слушай, большой». – «Да, — говорю, — большой». Но у него было сомнение: «Не справимся». Я подготовил такой сборный макет, в котором было видно, как поэтапно всё это строится. Сначала – конструкция, потом – орнамент, потом иконы появлялись (вырезал такие цветные картиночки из журнала). Но – не пошло. Мы перебирали разные варианты, но ни на одном не останавливались. Отцу Димитрию не нравилось. Одновременно рисовали свои варианты, если я правильно помню, Павел Гаврилов, Елена Чекушкина. Но окончательный вариант так и не сложился.
Взяли несколько вариантов эскизов и поехали в Ярославль, к архиепископу Михею. Владыка выбрал мой вариант. Эскиз вернулся в Рыбинск. На нем был нарисован крест, и стояла подпись: «Бог благословит». Казалось бы – все было ясно. Но сатана не дремал. Он так же, как всегда, действовал через людей…
Мы съездили в Арефино, заказали там на промышленной пилораме брус – нам пожертвовал его владелец пилорамы Дима. Брус был отменного качества. Я уже прямо видел иконостас. Но отцу Димитрию не нравился мой эскиз, и я это понимал. Ладно. Мы закончили заниматься полом, алтарем. Поставили каркас для иконостаса — все вертикали и горизонтали. И я ушел. Это был 2000 год.
Почти сразу мне предложили сделать иконостас для одного старинного храма в Москве, на окружной дороге, недалеко от усадьбы Тютчевых. Я согласился. Пружина-то уже была сжата во мне, хотелось делать иконостас! Он был велик – 11 метров в высоту. Как будто Господь сказал: «Сынок, хочешь поработать? На!» Я взялся и за год сделал практически всю резьбу. Но общий итог работы там получился грустным – золотильщики не были профессионалами, и очень скоро вся позолота осыпалась. Там как-то поправляли эту ошибку. А я взялся за следующую работу…
Иконостасом в Иверском храме стали заниматься другие люди. Они пришли ко мне, и показали эскиз, обрезанный до трех ярусов. Я сник. Решил, что это точка невозврата. Вертикали были смещены и опилены, горизонталей не было вообще… Я спросил: почему? «Мы решили взять за основу иконостасы первых христиан». А ведь первохристиане не строили никаких иконостасов. Они ставили тябло, на которое довольно хаотично устанавливали иконы, остававшиеся от умерших. И здесь в нашем иконостасе не было вертикалей, а значит – не было стройности.
…Некоторое время я работал у одного бизнесмена – резал украшения для его дома, для интерьера и фасада. Прошло четыре года. И вдруг снова приезжает ко мне Саша Андреев. Оказывается, в храме побывал недавно назначенный архиепископ Ярославский и Ростовский Кирилл, и, увидев фанерный иконостас, сказал, что все неправильно. «Ты знаешь, у меня 25 июня день рождения, приходи, отец Димитрий хочет с тобой поговорить». Я пришел. Батюшка рассказал мне о визите владыки и просил взяться за работу по иконостасу. Я сказал, что от моего эскиза там уже ничего не осталось, и я не вижу возможности взяться за эту работу. И тогда батюшка заплакал. И, конечно, я согласился: «Хорошо, тогда давайте конкретно – как делать». – «Надо встретиться и посмотреть вместе». – «Хорошо. Только у меня условие: чтобы никто не давал мне советов»… Это был 2005 год.
С чего начинать? Некоторые иконы праздничного ряда уже написаны, но все разного размера! Стройности нет. Как всё это упорядочить? В то время Господь послал нам очень хорошего столяра – Сашу Карпова. С ним мы и делали иконостас в течение пяти лет. Ведь для резьбы нужны заготовки, которые нужно собрать склеить, закруглить… И не только вручную. Помню, была у нас такая проблема: нужно было закруглить край балки – тябла. Подходящего станка не было Но Саша нашел на тридцатом заводе. Отвезли мы туда балки. А там, оказывается, станок берет только 40 миллиметров. И всё свелось к тому что мы взяли рубанки – Лёша Калюкин, Миша Мальцев – и сделали всё вручную.
Так как резьба покрывала все неровности ручной обработки, меня такой результат удовлетворял. А Саша готовил колонны, маленькие и большие, диаконские врата, Царские врата. Отлично готовил – аккуратность у него невероятная. Мы с ним вместе лазали и рулеткой обмеряли каждый фрагмент. Немного сдвигали колонны, чтобы скрыть разницу в размере икон. То есть в каждом случае делали по-разному.
И за пять лет сделали всё, что требовалось. Начали с первых двух квадратов у Царских врат. Но я понимал, что иконостас получается плоский, а потому скучный. И нужно было добавлять фигурные балки. Мне хотелось, чтобы резьба была видна от входа, а когда подходишь ближе, то ее можно и рассмотреть.
Единственное, что удалось воплотить из прежнего замысла – вертикаль, которая идет от Царских врат выше, к «Спасу в силах» и иконе Богоматери «Знамение». Это большая вертикаль, которую поддерживают колонны Царских врат. А в центре этой вертикали – Евхаристия. «Спас в силах» поддерживают также две колонны. И вверху – арочное завершение – «Знамение». Также удалось сделать так, чтобы тябла по отношению к вертикали располагались крестообразно, и это удалось сделать. То же мы повторили в Царских вратах, которые видятся как покрытый цветами – процветший – Крест.
Когда мы начали монтировать первые фрагменты резьбы, кто-то стал высказывать вопросы: не слишком ли всё это перегружено орнаментом? Но отец Димитрий больше не прислушивался к вопросам. Да и когда видишь резьбу на фоне большого пространства фанеры, может так показаться. А позднее бывало и так: принесем с Сашей целую партию новой резьбы, смонтируем ее на иконостасе, а её как будто никто и не заметил. Так «незаметно» иконостас и прирастал в течение пяти лет.
Когда закончилась работа над ним, я стал заниматься киотами. Был момент, когда делали полы в алтаре, то полукруг солеи пришлось оформлять вручную. Также в то время вырезал киот для алтарной иконы Спасителя. Затем вырезал круглый столик для освящения хлебов. А «лебединая песня» — это аналой в центре, перед солеей.
Позднее я оформил резьбой иконостас в глебовском храме свв. блгв. Князей Феодора, Давида и Константина. Там всё было почти так же, как в Иверском храме. Батюшка, настоятель храма говорит: «У нас нет ни проекта, ни материалов. И денег тоже нет. Но иконостас очень нужен». Там, в Глебово, мне удалось реализовать мечту и сделать Царские врата с резными рельефами Благовещения и евангелистов. Также в технике ажурной резьбы выполнил и сюжет Евхаристии над Царскими вратами.
В последнее время, вплоть до 2020 года, по воскресеньям после поздней литургии отец Димитрий собирал нас на чаепития. Казалось бы, мы много и обо всём говорили. Но теперь понимаю, что ещё больше вопросов – осталось. Для многих из нас отец Димитрий был единственный человек, который ни при каких обстоятельствах от тебя не отвернется, что бы с тобой ни случилось. Согрешил, или обидел кого, или сам не знаешь – что тебе надо, — всегда можно было прийти к нему. И он поможет. И нам казалось, что так будет всегда.
Одна из последних моих встреч с ним произошла на дне рождения у нашего общего знакомого – художника. Там было шумно. Я подсел к нему, спрашивал о чем-то. Он отвечал. Но у него же был голос такой – немного шелестящий. Поэтому приходилось переспрашивать. И в последнее время он стал какой-то очень мягкий, даже сентиментальный. Что-то скажет, и тут же прослезится. Как-то сказал: «Мне сейчас почему-то всех жалко».
И я помню последний его подарок. Это было в 2019 году. После службы я после службы вместе со всеми подошел ко Кресту, а он, увидев меня, сказал: «Погоди», ушел в алтарь и вынес оттуда такой большой резной крест, а на нем литое изображение. Это был крест из Иерусалима с литыми вставками, в которые насыпана земля со святых мест.
Когда мы хоронили Петра Владимировича Потурая, отец Димитрий сказал: «Это сорт людей, которых мы все воспринимаем как вечных. А когда они уходят, мы никак не можем с этим согласиться, и только все вопрошаем – почему?!» Точно так мы думали, когда ушел он нас отец Димитрий. Вспоминая восстановление храма, я понимаю, как мучительна была для него вся эта огромная каждодневная работа и забота о каждом из нас. Какой крест он нёс на себе!..
Записала Анна Романова.
Март 2021 года
Опубликовано 8 июля 2023 года.
[1] П.В. Потурай – художник, директор Рыбинской Детской художественной школы в 1969-2003 годах.