Десять лет прошло с тех пор, как совершили мы путешествие во Фроловское Большесельского района. Публикацию об этом путешествии и об отце Сергии Вишневском (1926 — 2017) «Рыбинская среда» помещает 21 марта, в день памяти любимого пастыря.
Среди заповедных лесов и болот Большесельского района есть небольшая деревенька Флоровское – не на дороге, как сотни других, а в пяти километрах от трассы на Новое Село. Проселок, правда, хороший, песчаный, ровный, но лесная чаща подступает к самой обочине, и сколько ни всматривайся в окрестный ландшафт, никакого намека на жилье не обнаружишь. Только мелькнет однажды справа то ли деревня, то ли хутор, и снова – лес по обеим сторонам. Но вдруг, в один миг – лес расступается, и в центре большого зеленого пространства – храм и погост. А вокруг – десяток домов, старых и новых.
Историю строительства храма Флора и Лавра среди лесов и болот рассказал мне когда-то хранитель преданий этих мест и духовный наставник священства отец Сергий Вишневский. Молодые люди из свиты императрицы, гостившие в каком-то имении по соседству, однажды решили устроить прогулку по лесу. А может и за клюквой пошли, как сказал отец Сергий. Клюква здесь необыкновенная – недаром три здешних деревни на краю клюквенного болота были царской вотчиной. Однако молодые люди заблудились. Да не просто заблудились, а попали в здешние, с особым характером, болота. Встанешь на лужок, а он под тобой закачается… Кажется, и деревня близко – видна, рукой подать. Но пройти к ней – никак. Всё это отец Сергий и сам испытал однажды в детстве, когда вместе с матерью пробирались они, как казалось, короткой дорогой во Флоровское к деду, служившему священником в этом храме. Но только полтора века назад каменного храма здесь еще не было, и молодые аристократы, напуганные своим безвыходным положением и наступлением сумерек, воззвали к Богу, и вдруг увидели впереди свет. Они пошли на этот свет и так спаслись. Свет же, по преданию, исходил от найденной ими в лесу иконы Богоматери.
В память об этом событии в 1787 году был воздвигнут здесь, в лесу, на месте прежней деревянной церкви Флора и Лавра величественный каменный храм с пятью куполами и колокольней. От той поры в храме, судя по всему, сохранились лишь несколько замечательных настенных росписей – ведь их нельзя взять и вынести. Как вынесли за прошедшие с момента закрытия храма в 1960 году годы (да и позднее, уже в годы служения здесь отца Сергия) множество здешних святынь. Эта беда – воры и грабители – не миновала храм и в 21-м веке: «В последний раз сломали замок и унесли всё, что было в церковной кассе – тридцать рублей», — вздыхает о. Сергий. И добавляет: «Будь моя воля, я бы хотел, чтоб грабитель, как только берется за ручку храма с дурной целью, — тут же падал на землю». – «Замертво?», — спрашиваю я. – «Зачем замертво? Нет, дней на сорок. Чтоб одумался».
Когда мы были во Фроловском, отцу Сергию было 87. Священниками стали четверо его сыновей и внук. Отец Сергий — тогда самый старший по возрасту священнослужитель Рыбинской епархии — исполнял послушание духовника для священства. Так и вижу, как он, бодро поднимаясь по крутым ступеням в летний храм, весело говорит: «Не знаю, как я буду ходить здесь, когда стану старым?». И смеется. Рядом с ним взлетают вверх ласточки, живущие под сводами колокольни. В открытую дверь летнего храма виден написанный на сводах сюжет Воскресения Христова, в котором всё происходит одновременно: от воскресшего Христа разбегаются в ужасе воины, охранявшие пещеру, ангел в белых одеждах сидит на камне, закрывавшем вход в усыпальницу, а вдали уже идут ко Христу жены-мироносицы, которым первыми суждено узнать о том, что Он воскрес.
Одновременность сюжетов в русской иконе, по-видимому, один из способов показать человеку мир, в котором времени нет. Именно это впечатление – что здесь времени нет – возникает и в самом Воскресенском храме. Возможно, и понятие о пространстве здесь условно, потому что вокруг — только свет и тишина, а храм как будто парит в воздухе, «захватив» с собой и этот погост, и дома вокруг.
Спрашиваю отца Сергия – как он пришел к вере? Ответом на этот вопрос, по сути, становится весь его рассказ о своей жизни.
— Фамилия моя – Вишневский – польского происхождения, и связана она наверняка с польским нашествием 1612 года. В наших местах, как известно, были разбиты войска Сапеги и Лисовского. И мой предок, тоже, возможно, священник, после того, как войска эти были разбиты, по каким-то причинам остался здесь: то ли ранен был, то ли влюбился. Так что по отцу я иду от поляков. Отец мой был военным, работал в Некоузском райвоенкомате. И умер рано. А по матери род наш священнический известен, я думаю, едва ли не с Крещения Руси. И я находил документы о нем в Ростовском архиве. И благословение на священство я принял не от отца, а от матери.
Я рано пошел в школу, потому что рано научился читать. В селе Введенском-Клыкове, где я родился, священником был отец Иоанн Скворцов, у которого была большая библиотека. Когда я прочел всё, что было дома, то обратился к нему. Он согласился давать мне книги, но сказал: «Сначала выучи две молитвы – «Отче наш…» и «Богородицу…» Я побежал к маме и всё рассказал. Это был 1932 год! «Отец будет недоволен, — сказала мама, — но ты иди к бабушке, она тебе поможет». Бабушка Федосья Ильинишна продиктовала мне эти молитвы, и я их выучил. И так стал получать книги из библиотеки отца Иоанна.
Но я, можно сказать, не задумывался о Боге до 4 ноября 1941 года, пока не попал под бомбежку Горьковского автозавода. Там я учился в ремесленном училище на токаря – мне нравилось, как звучит название специальности: «токарь-универсал». Это уж потом, когда я стал священником, то пожалел, что не выучился на кровельщика или жестянщика. А тогда примером был сын моей тети, старшей сестры отца, семья которой жила в Соцгороде, рядом с Горьким. Война там меня и застала.
Я тогда, конечно, был крещеный – крестил меня дедушка в Богородском. Но в церковь я не ходил. И вот 4 ноября – а это был праздник Казанской иконы Божией Матери – я пришел с работы. И слышу – летит самолет. Мы все – к окнам. А окна выходили на завод и трамвайную линию. Смотрим – летит самолет, и что-то от него отделяется… И – грохот. Тут же вбегает кто-то старший и кричит: «Ложитесь на пол! Бомбежка!». После этого через каждые полчаса объявляли воздушную тревогу, и продолжалось это до раннего утра. Мы помчались в бомбоубежища. Они были вырыты в земле. Это были двухметровой высоты землянки особого профиля, с двумя выходами: если завалит один, то выбегали в другой. Мы ринулись в первое попавшееся бомбоубежище. Там нас было очень много, мы едва помещались. Как только я вбежал туда, в ту же минуту начались взрывы. Я вцепился в обшивку – в доски – и выкрикивал какое-то подобие молитвы. Помню, что я обращался к Богу за помощью, — мол, погибаю! Когда бомбежка заканчивалась, мы выходили, но потом она начиналась опять. Мы находились почти напротив проходных завода, а ведь именно завод и бомбили. И тогда я стал в этих коротких промежутках продвигаться в бомбоубежища, находившиеся поближе к окраине. И в последнюю бомбежку едва успел – не спустился по ступенькам, а прямо кубарем вкатился туда… На следующую ночь ушел к тете Ане – страшно было оставаться в общежитии. И в ту же ночь в него попали бомбы с зажигательной смесью, и оно сгорело… Через какое-то время нам дали другое общежитие, на окраине город, и я ушел от родных туда.
Почти все ребята, учившиеся со мной, были из Горьковской области, и после первых бомбежек они убежали по домам. Ребят набрали снова, но, в основном, это были ненадежные люди: утром мы шли на завод, работать, а они отправлялись в Горький, и занимались воровством, а по вечерам делили добычу… Играли в карты, курили… А мы работали. Мне было 15, потом исполнилось 16 лет. Я очень боялся бомбежек, и по утрам, если замечал людей на крыше нашего цеха, где поставили пушку, то старался поскорее отпроситься у начальника выйти – потому что знал, что люди на крыше дежурили в ожидании бомбежки. А в начале 1942 года мы с моим рыбинским товарищем сговорились убежать домой… И убежали.
В 1943-м меня призвали в армию, хотя я был признан негодным не только к строевой, но и к нестроевой службе. Видите, справа у меня — медали ветерана Великой Отечественной войны. Не участника, а ветерана. По указу Ельцина, все, кто во время войны служил не менее полугода, — не участники, а ветераны. А я в войну служил семь месяцев. И вот Господь так устроил, чтобы я на старости лет получал из-за этого пенсию размером двенадцать тысяч рублей.
— Воевать вам не пришлось?
— Нет. Меня отпустили. И в 44-м, сразу после службы в армии, я пришел сюда, во Флоровское, к дедушке. Отпустили меня после самой главной гарнизонной медицинской комиссии в мае, и, думается, я пришел сюда на Пасху. Здесь в те годы был двухэтажный дом, и мы жили на втором этаже. Здесь был «двойной» причт: по штату полагалось быть двум священникам, диакону и двум псаломщикам. Потому что приход храма состоял из жителей 63-х окрестных деревень. А потом ведь в 44-м Сталин разрешил церкви открыть, священников учить… И я написал в Москву, на богословско-пастырские курсы. Мне ответили, что готовы меня принять на будущий год – когда будет общежитие. Весь этот год я служил здесь, у дедушки, во Флоровском – читал, пел на клиросе. Всё это давалось мне легко. А в 45-м я прошел собеседование и вернулся – ждать вызова. Осенью уехал учиться. Богословско-пастырские курсы, на которые я поступил, к Рождеству переименовали в духовное училище, а к весне – в семинарию. В 48-м, по окончании учебы, я хотел было служить в селе. Но наш духовный наставник, отец Александр, который каждому из нас давал свои рекомендации, сказал мне, что надо идти учиться дальше – в Духовную Академию. И я послушался – пошел учиться. А потом, в 1951 году женился на Александре Алексеевне и в 1952 году окончил Академию. Год я служил иподиаконом у знаменитого митрополита Николая (Ярушевича). Также служил – читал и пел – в церкви Воскресения в Сокольниках. И однажды второй священник, отец Леонид Вакулович, спросил меня, хотел бы я служить в этом храме священником, но только нештатным? Настоятеля храма, отца Андрея Расторгуева, посылали на три года служить в Берлин. Конечно, я согласен был на все условия, но поскольку числился иподиаконом митрополита Николая, то сначала надо было обратиться к нему. Владыка сказал мне, что ведает храмами Московской области, а все, что связано со столичными храмами, решается в патриархии. Туда отец Леонид однажды и поехал вместе со мной. Мое прошение Святейший патриарх Алексий I подписал. А рукоположил меня во диакона епископ Можайский Макарий – единственный тогда викарий. Это произошло в церкви Ризоположения на Донской, при которой он и жил. А через день был праздник Тихвинской иконы Божией Матери, к которой я относился и отношусь с трепетом, потому что в Богородском, где меня крестили, один из храмовых престолов был посвящен этой иконе. И вот именно в этот день владыка рукоположил меня во священство. С той поры я служил в храме Воскресения в Сокольниках пятнадцать лет…
— Отец Сергий, почему двадцать лет назад вы приехали из Москвы сюда?
— Это произошло не двадцать, а уже двадцать два года назад. Я теперь во всём замечаю Божий Промысл. И хотя Господь наш – Творец неба и земли, но о каждом из нас Он знает всё, и участвует в каждой человеческой жизни. Даже несмотря на то, что нас теперь уже семь миллиардов. И тогда, в Москве еще, мне внушение было такое, что лучше бы мне последние годы жизни служить на родине, в сельской местности.
Посмотрите, как у нас тут хорошо. Воду мы пьем из нашей чистой речки. Продуктов почти не покупаем – всё своё… Ну, это я отвлекся. А тогда написал прошение Святейшему Патриарху Алексию – что я по возрасту и состоянию здоровья желал бы перейти на родину. Но сначала не было никакого ответа. Подождав, я написал прошение во второй раз, и когда подавал его секретарю Святейшего, отцу Матфию, тот меня вдруг спросил: «А что ты обиделся на Москву-то? Все, наоборот, стремятся сюда». Я ответил ему, что здесь будет мне полезнее.
И вот уже столько лет прошло. Но я заметил, что в жизни моей меня особенно опекает Матерь Божия. Родился я в селе Введенском – там был зимний храм, посвященный празднику Введения Богородицы во Храм. Крестил меня мой дедушка по маминой линии, отец Николай, служивший в те годы в храме села Большое Богородское. Сейчас вот мне помогают написать книжку о моей жизни, которая будет называться «Под Покровом Богоматери» (книга эта издана в 2016 году — трудами о. Рафаиал (Симакова) и других — прим.ред.).
— Митрополит Ярославский и Ростовский Пантелеимон, поздравляя Вас с шестидесятилетием священнического служения, сказал, что в вашей жизни было многое – и голодные годы, и Великая Отечественная война, и тяготы, и лишения, и тяжелые болезни, и нападение недругов…
— Да, как-то ночью, после полуночи, постучали ко мне в дом двое. «Открой!» — кричат. Я не открыл, но они выбили окно, связали меня и ударили по голове, чтобы я прекратил сопротивление. Обшарили весь дом. Искали несуществующую икону. – У меня была лишь ее фотография. А перед этим приезжали ко мне телевизионщики, снимали, и, наверное, на экране фотография выглядела как настоящая икона, украшенная драгоценными камнями…
— Отец Сергий, сколько же у вас орденов?
— Церковных – семь. Люди светские носят главные ордена на правой стороне груди, а второстепенные – на левой. У нас наоборот – главные поближе к сердцу, поэтому слева. Первый мой орден – благоверного князя Владимира третьей степени. Второй – благоверного князя Даниила Московского третьей степени. Есть и орден преподобного Сергия Радонежского. Последний орден я получил, когда исполнилось шестьдесят лет моему священству, — это орден преподобного Серафима Саровского.
— Отец Сергий, вы уже более шестидесяти лет исповедуете людей, отпускаете им грехи. Скажите, это тяжкий труд?
— Тяжкий. Если говорить о мирянах, то почти всех нужно бы не допускать до причастия… Уже одно то, что почти все люди смотрят телевизор, уродует их внутренний мир, — бесы пожирают человека, увлеченного такой страстью. И такому человеку становится невозможно настроиться на духовную жизнь, и больше не возвращаться ко греху. Мало кто может это. Быть духовником – это самый тяжелый труд, который есть в церкви. В идеале должно быть так, чтобы людям хватало бы общей исповеди: вот я вышел, провозгласил: «Благословен Бог…» — и уже к «Отче наш» все плачут о грехах… А так за шестьдесят лет, может быть, пять человек, или самое большее – десять, принесли такое покаяние, что больше не совершали греха, в котором раскаялись.
Священник ведь берет на себя грехи других людей. И это всё не проходит для него бесследно. Вот недавно были у меня проездом муж с женой и с младенчиком. Мужчина не крещеный, значит, брак не венчан… И надо бы мне не крестить ребенка от невенчанного брака, но помощница моя говорит мне: «Надо, батюшка, крестить. Как же не крестить-то?» — и я соглашаюсь. И этот грех несу.
— Много ли у вас прихожан?
— Здесь немного. Но ездят сюда мои духовные чада московские и ярославские. А особенно много из Рыбинска. Рыбинцев я считаю основными моими прихожанами. Очень радуюсь, когда на Крещение они приезжают ко мне целым автобусом и друг за другом погружаются в воды нашей речки Койки.
— Погост во Флоровском выглядит ухоженным. Кто же трудится здесь?
— Один благодетель из Москвы, Костя, ездит ко мне траву косить. Ну и многое изменилось постепенно, как поставили мы здесь вот эти таблички, чтоб люди знали и помнили, как вести себя на кладбище.
— Отец Сергий, а кто был для вас главным духовником?
— Отец Иоанн Крестьянкин, который был в Печорах… Вы знаете такого?
— Да, читала о нем. Скажите, бывает ли у вас уныние?
— Уныние это смертный грех. И я стараюсь не унывать. Но примерно лет с восьмидесяти у меня по утрам бывает какое-то подобие этого чувства – когда не хочется вставать, если только нет в этот день литургии. С этим нужно бы бороться, но я все же больше теперь полагаюсь на Господа. И читаю молитву Иисусову охранительную – «Господи Иисусе Христе, сыне Божий, помилуй мя, грешного».
Записала Анна Романова
Из проповеди о. Сергия перед началом поста:
— Меня иногда спрашивают, надо ли поститься, как строго надо поститься. Может, вообще не обязательно. Я так скажу: не надо вовсе. И не поститесь. Это же так трудно, столько времени не есть мясного и прочего скоромного. Не поститесь! Заболеете какой-нибудь болезнью, раком ли или еще чем-то, что ничего есть нельзя будет — тогда отпоститесь за всю жизнь. Ну, а если кто хочет безболезненно отпоститься, тогда — милости просим соблюдать все, что о постах установила Православная Церковь. Еще спрашивают меня, как часто надобно ходить в церковь — каждый ли день, раз в месяц или раз в год. А я скажу так: не ходите совсем. И не надо ходить. Ведь это так трудно — выстоять службу, подойти к исповеди, причаститься. Не ходите! А помрете — и попадете к Гитлеру. И будете вечно рядом с Гитлером. Вечно! Или не с Гитлером, а с кем-нибудь еще хуже, с которым не только часу, двух минут невозможно рядом пробыть. А вы будете вечно!.. Ну, а если кто-то из вас хочет после смерти вечно быть рядом с Александром Васильевичем Суворовым или каким-нибудь иным таким же хорошим человеком, тогда — добро пожаловать в храм Божий!