12 апреля 2021 года не стало Галины Павловны Бабошиной (в девичестве Пановой). Прожив долгую-долгую жизнь, сохранив даже на 92-м году ясную память и живую, отзывчивую душу, умерла она вовсе не от старости, а от коварной эпидемии этих дней, подхватив заразу в сосудистом отделении городской больницы, куда попала по скорой с приступом стенокардии.
С той поры прошло две недели, но что-то внутри не дает мне отложить это воспоминание на потом. Что-то требует сохранить отпечаток момента – со всей его живой еще памятью и неизбежностью забвения. Даже несмотря на то, что друзей и просто хороших знакомых у нее оставалось совсем немного – большинство их ушли в мир иной раньше нее. Хотя наверняка живы и здравствуют еще сотни ее бывших пациентов.
Она много лет работала в Рыбинске детским врачом – с момента окончания Ленинградского педиатрического института в 1952-м и до 1982 года, когда мужа, Гарольда Михайловича, перевели на работу в главк министерства, в Москву. Бабошин был у Дерунова замом по производству. Гарольд Михайлович работал в Москве еще 14 лет. Умер в 96-м, рано и внезапно, хоронить его привезли в Рыбинск. Помню, что гроб стоял в фойе «Авиатора», и людей было очень много. А когда вошел Дерунов, всё это людское море как-то колыхнулось в его сторону и замерло, а он подошел к Галине Павловне и своей ладонью прижал ее голову к своему плечу. Она в тот момент заплакала навзрыд, плечи её вздрагивали. В этом отеческом жесте Павла Фёдоровича было столько искреннего сочувствия, что невозможно было не расплакаться вместе с ней.
Это был только один момент испытаний в жизни этой удивительной женщины, облик которой в эти дни в моем сознании приобретает особую цельность и завершенность. А сколько всего было испытаний в её жизни – знает только Господь.
***
Она родилась 25 сентября 1929 года в деревне Желвачовой Вытегорского уезда Вологодской области. – Появилась на свет на той самой великановской кровати, на которой увидела свет и её мать Людмила Великанова. Галинька (так всегда называла её мама) стала настоящим утешением для бабушки и дедушки Великановых. Хотя в марте 1931 года, когда их, лишив, как кулаков, гражданских прав, сослали в Якутию, ей было всего полтора года. Галина Павловна Панова, которой Господь даровал долгую жизнь, сохранила в своей памяти множество удивительных подробностей той давней жизни, которую успела застать. Помнила она и великановский дом, и особое отношение к себе со стороны деревенских жителей.
Значительно позднее, в Великую Отечественную войну, в 1943 году 13-летнюю Галину Панову возили в родные места – «к крёстной тёте Жене в Подгородье». Оттуда приезжали они в Желвачеву к Ирине Макарьевне, к которой сбежалась вся деревня – «внучка Осипа Ивановича приехала». «Войдут и встанут у стенки, и смотрят молча», — вспоминает Галина Павловна. А потом показывали ей великановский дом, в котором помещался тогда фельдшерский пункт. «Помню, что было очень чисто, — вспоминала Галина Павловна, по профессии врач, для которой чистота была всегда не только профессиональным, но и чисто человеческим критерием истины. – Наверх вела широкая некрашеная лестница с широкими половицами. Она блестела, как полированная».
Показывали Галине и вещи великановские, оказавшиеся в разных домах, — настенное зеркало в раме, маленький круглый столик под белой вязаной скатертью… А потом, уже по дороге, — пожни великановские, риги… Образ Осипа Ивановича хранился в памяти односельчан, и, видимо, был прочно связан со временами достатка и относительно спокойной жизни. В то же время его как будто по-прежнему побаивались, так что даже кто-то шепотом рассказывал, будто издалека видели в лесу Великанова с ружьем… (Он любил охоту).
В 1935 году вернулась из Якутии Анна Ивановна Великанова, похоронив умершего там, в заключении (на приисках), от воспаления легких мужа. А незадолго до этого произошла неприятная история с отцом Галиньки. Пановы в то время уже жили в Вытегре, он работал в винном магазине. И у него случилась недостача. Его арестовали, было следствие. Имущество описали. Людмиле Осиповне шёл 23-й год. На руках у нее были дочь Галинька и недавно родившийся сын Геночка. «В доме даже не на что было сесть!», — сокрушалась она. Но разве не милость Божия была в том, что именно в этот отчаянный момент вернулась из ссылки бабушка Аня. С той поры, более двадцати лет, она неразлучно жила с семьей дочери. Павел Ефимович вышел из заключения в 1939 году. Затем был мобилизован на Финскую войну. В 1940 году родилась моя мама. Об этом трудном времени мне не раз рассказывала сама Галина Павловна – прекрасная рассказчица, от которой за последние два десятилетия я узнала много подробностей о жизни моих прародителей. Вот некоторые выдержки из её рассказов.
«…В наших местах удивительный ландшафт – всё какие-то горки, возвышенности. Когда едешь из Вытегры в Андому, то дорога – это сплошные подъемы и спуски. А меня маленькой часто туда возили – в Чекшу (к папиным родным) да в Андому (к бабушкиным) – в повозках. Пока в горку – ничего, а как под горку, так лошади как побегут! У меня дух захватывало. Помню, что меня все время чем-то накрывали. Чтобы не пугалась…
Помню, как в раннем детстве в Вытегре меня водили ко Причастию. Храм был на берегу речки, в парке (Вознесенский храм города Вытегры сохранился благодаря тому, что в советские годы в нём был размещён музей, в настоящее время здание передано верующим, в нём регулярно совершаются богослужения. – Прим А.Р.). Я была еще совсем маленькой. Вот это воспоминание у меня осталось – что где-то высоко над головой у меня держат чашу. И поят меня из ложечки.
Когда Светочка родилась, мы жили в Вытегре в двух маленьких комнатках. Не помню, как называлась улица. Но квартирка была уютной: как войдешь, так видна большая русская печка. У нас печки не было, но к нам выходила от печки большая теплая стена. А с противоположной стороны комнаты, у уличной стены, бабушка держала трехлитровую банку с моченой брусникой. Так вот эта брусника по ночам замерзала!
Морозы были – сорок градусов, когда Светочка родилась. Мы с бабушкой Аней пришли в родильный дом. Помню его, как сейчас: широкая деревянная лестница на второй этаж. Нам говорят: девочка. Бабушка заплакала и перекрестилась: «Слава Богу!». А дома было так холодно, что Светочку пока развернут на кровати и пока меняют ей пеленки, так она, мне кажется, даже синела от холода. Скоро маму мобилизовали на лесозаготовки. И привезли ее оттуда больную: от тяжести у нее произошло ущемление грыжи. И какая-то женщина приходила и ставила ей на живот глиняный горшок, по типу банок. И у нее всё это прошло. И после этого она пошла работать. Работала в разных местах.
Светочка часто просыпалась по ночам и просила есть: «Бум–бу-ка-ки! Бум – бу – ка – ки!» («Молока и каши!»). Бабушка скажет: «Спи! Нету каши!» Светочка опять: «Бум-бу ко-ба!» («Молока и хлеба!»). Бабушка снова: «Нету молока!». Светочка вздохнет и скажет: «С банки пить!» Ей дадут попить, и она уснет.
Она росла такая пугливая, шейка тоненькая… Боялась страшно грома. Может быть, потому что в раннем детстве переживала бомбежки. Даже и позднее, после войны, когда начиналась гроза, они с бабушкой уходили на кухню, за печку, и там сидели, пока не затихнет. Два окна из кухни выходили не на улицу, а в коридор, и там не видно было, как сверкают молнии. Этот дом назывался «белый дом». Мы жили на втором этаже.
А у нас был ковер такой гарусный – приданое бабушки. И она понемногу вынимала оттуда нитки и вязала шарфики, варежки девчонкам из госпиталя. У нас в то время в войну госпиталей было много – и в школе, и в доме культуры, и в других местах. Фронт был рядом – сорок километров… И однажды у бабушки Ани произошло защемление паховой грыжи. И вот эти девчонки из госпиталя в таком состоянии болезненном ее нашли и каким-то образом договорились, что ее в госпитале прооперировали военные хирурги. И какое-то время мне пришлось быть со Светочкой одной – маму-то в то время забрали на фронт, она служила в какой-то воинской части.
Это дело было весной 1942 года. То есть Светочке было два года. У нас была коза, которая давала молоко – мы поили им Свету. Бабушка козочку любила. Но вот коза эта еще и бодалась. Надо было ее доить – чтобы Свету чем-то кормить. И пока бабушка была на операции, мы с подружкой Тосей Сидоровой ее доили. Тося была из большой семьи, в которой было семеро или восьмеро детей. И всё умела. Так вот мы зайдем в «темную» (сарайчик такой был), она накинет козе на рога веревку и держит покрепче, пока я дою. А надоить-то удавалось стаканчик или чуть побольше…
Всё время, если куда ходила, то Свету за руку держала. А у нас там ручеек такой тёк: чистый-чистый. Вянгинский ручей. Все камешки видны. И захотелось мне самовар начистить – бабушка придет из больницы, а у меня самовар сверкает, думала я. И помню, пришли мы со Светой, я ее посадила на какую-то тряпочку у ручейка, и стала чистить, и начистила самовар.
А еще в этом ручейке мы с девчонками ловили миног. Есть такая рыба – минога. Такая, как угорь. Только маленькая. Ловили вилкой. У меня редко получалось. А Тоська по полведра налавливала. Она меня водила и за киселицей – так называли щавель. Не кислица, а киселица. В Вытегре пироги пекли со щавелем. Но мы не пекли – мы щи варили, да вместо сметаны наливали туда молока». (Постаралась в этом рассказе сохранить особенности речи – паузы, обороты. Читаю – и слышу тётю Галю. – А.Р.)
В конце войны семья переехала в Сенгилей. Там Галя пошла в 10-й класс. Там, в выпускном классе, встретила она и свою судьбу — Гарольда Бабошина. Рассказывает, как со смехом встретили новые одноклассники ее северное «оканье», но скоро прониклись уважением, когда оказалось, что на золотую медаль в классе идет одна она.
В 1946 году, окончив школу, она уехала в Ленинград. Гарольд Михайлович поступил в Казанский авиационный (тогда очень многие молодые люди хотели быть если не лётчиками, то хотя бы авиационными конструкторами и инженерами). А Галя Панова в Ленинградский педиатрический институт. Помню ее удивительно яркие рассказы об однокурсницах, среди которых были и ставшие впоследствии известными врачами студенты. В одной группе все годы она училась с Еленой Боннэр, которая, узнав, что Галю Панову распределяют в Петрозаводск – в Минздрав Карелии, сказала: «Счастивая!»…
Но на роду был написан Рыбинск. Ему была отдана большая, самая активная часть жизни. Здесь родились оба сына, а потом и внуки, здесь жили близкие друзья и просто близкие по духу люди.
Когда четыре года назад мои поиски архивных документов о судьбе моих прародителей увенчались результатом, и я получила справки о реабилитации прадеда и прабабушки – Иосифа и Анны Великановых, — Галина Павловна была тем единственным человеком, который мог наиболее глубоко осознать этот факт и откликнуться на него. И для нее эти справки стали открытием – они ответили на многие вопросы, многие годы остававшиеся без ответа.
А потом в мае 2018-го, проехав более 500 км на север, я по навигатору приехала в Желвачову, и, заглушив мотор машины в этой полуживой деревне на берегу речки Андомы, достала телефон. Чтобы позвонить ей, бабе Гале! «Я звоню вам из Желвачовой!» — «Что ты говоришь? Правда?!»…
Когда год назад, на Прощеное воскресенье она попала в сосудистое отделение по скорой, ей все же удалось подняться. «Ты знаешь, когда я попадаю в больницу и вижу людей в белых халатах, я сразу как-то успокаиваюсь, — говорила она мне тогда, еще будучи на больничной койке. – Это, наверное, у меня что-то профессиональное. Ведь чаще бывает наоборот, — когда люди, видя врачей, волнуются».
Анна Романова
25 апреля 2021 года