В год 75-летия Великой Победы «Рыбинская среда» напомнит рыбинцам, читателям портала о тех земляках — авторах нашего издания, которые пережили Великую Отечественную. Анна Борисовна Матвеева публиковала свои воспоминания в «Рыбинской среде» в 2006-2009 годах. Каждую новую публикацию она готовила отдельно, для следующего номера, и всегда была очень пунктуальна. Несколько аккуратно исписанных листов всегда приносила в редакцию вместе с фотографиями, так в течение четырех лет читатели газеты номер за номером становились очевидцами жизни Рыбинска ХХ века. Автор же таким образом написал большую повесть о жизни своей семьи — повесть под названием «Бабушка». Сегодня мы помещаем здесь фрагмент этой обширной публикации, в котором речь идет о событиях 1944 года. 
«…В августе бабушка вышла из отпуска на работу; обычно она не посвящала меня в свои учебные дела, но тут перед началом занятий сказала, что следует ждать «изменений в системе образования». Конечно, она выразилась не столь официально, но я даже не спросила – а что будет?
Первого сентября стало ясно, что изменилось в наших школах: ввели раздельное обучение мальчиков и девочек. То-то весь школьный двор был заполнен девчонками…
Война продолжалась, но жить все-таки стало веселее: победа под Сталинградом, Орловско-Курская битва и первый победный салют двенадцатью артиллерийскими залпами из 120 орудий были позади. Всем было ясно, что за первым салютом обязательно последует второй, третий, и далее, и что наша армия будет только побеждать. Хотя ох как далеко еще было до Победы.
В Рыбинске было много госпиталей, и мы приходили к раненым, читали стихи, пели им песни, писали под диктовку письма родным.
Рядом с нашей школой на улице Ломоносова находился цех пошива нижнего белья, и нас часто приглашали туда. Перед нами клали готовую стопочку белья и тесемочки, которые мы пришивали к рубашкам и кальсонам. Частенько мы вкладывали в комплект коротенькие письма бойцам, чаще всего писали о победе и желали возвращения домой.
К 1944 году относится и моё воспоминание об одном очень интересном человеке. Однажды придя домой из школы, я застала у нас гостя. Он сидел в кресле, и , разговаривая, называл бабушку Шурочкой, что меня удивило. А на коленях у него сидела моя сестрица Шурочка.
— Вот, Алексей Лексеич, это моя старшая внучка Анна.
Я поздоровалась, и как-то сразу завязался разговор – уже со мной.
— Вот, ты поговори с Анной, а я пока займусь обедом.
Потом мы сидели за столом, ели суп. Супчики у нас всегда были густые (второго, как правило, не было). Алексей Алексеевич ел с удовольствием, хвалил наше варево и продолжал говорить с бабушкой. Я вспомнила, что видела этого странного человека в нашем переулке. Оказалось, что живет он в доме Бухаркина.
После чая он засобирался домой, но бабушка уговорила его подождать ужина.
— Оставайся, Алексей Лексеич, мне сейчас надо уйти ненадолго; поиграй на рояле. Анна у нас учится музыке, пусть послушает тебя.
Он остался, присел к роялю и начал играть. Играл свободно. Что играл – я не знала. Вдруг мне показалось, что он поет тихо, не по-русски. Так оно и было.
— Теперь покажи, что играешь ты. Кто учит тебя музыке?
Моей учительницей была Наталья Петровна Смоленская, я училась дома. Данные мои были минимальны, но я старалась и играла программу 3-4 класса музыкальной школы. Мы поиграли вместе, он сделал несколько замечаний, а я спросила, на каком языке он пел.
— На итальянском, а ты играй, не ленись.
Пока дожидались бабушку, мы вскипятили чайник, я достала из печки чугунок с картошкой, а когда бабушка вернулась, сели ужинать. Картошка с половинкой яйца, с луком, полита постным маслом – совсем хорошо. Чай пили с сахаром, Алексей Алексеевич долго отказывался от сахара, но мы настояли.
Уходя, он благодарил Шурочку, взял ее руку… и поцеловал. Я еще раз удивилась. Поцеловать руку?
-Что ты, Алексей Лексеич, к чему это? Ты приходи к нам, живем рядом, посидишь у теплой печки, поиграешь…
— …Почему он называет тебя Шурочкой? Какая же ты Шурочка?
— Это тебе я бабушка, а мы встречались на гимназических балах. Только он был очень стеснительный и танцевал мало.
Потом она рассказала, что Алексей Алексеевич – человек образованный, прекрасно знает историю, философию, знает языки французский, немецкий, латынь.
— И поет по-итальянски, — добавила я.
Я узнала, что его опекали многие хорошо известные люди нашего города: он бывал у Марии Константиновны Шестаковой, у Раисы Михайловны Охлобыстиной. Старые интеллигенты знали его как создателя библиотеки имени Энгельса, заведующим которой он был в 1920-е годы.
Золотарев с группой библиотечных работников
После настоятельного приглашения бабушки он заходил к нам; если не было нас – занимался с Шурочкой, читал ей стихи Пушкина, Лермонтова, и Александра однажды почти без ошибок продекламировала «Бородино». Потом она вошла во вкус и бойко читала стихи, которые быстро запоминала, слушая Алексея Алексеевича.
Общение с ним обогащало нас: Саше он читал Рейнеке-Лиса, учил её читать, да и время для этого подошло, ведь ей давно минуло пять лет. И вскоре мы услышали: она читала мой учебник географии.
Мне очень нравились его экскурсы в историю искусств, рассказы о древнем Риме, о греческих философах, об Александре Македонском. Думаю, что и ему нравилось у нас: книги, рояль, слушатели. Одиночество отступало, хотя бы на время.
«Алексей – Божий человек», — сказала бабушка однажды. К этому определенно ничего не прибавить: ему были свойственны незлобивость, сердечность. Его удивительное занятие – писать, чтобы сохранить для потомков добрую память о людях нашего города — привело к тому, что впоследствии появилась книга «Campo santo моей памяти».
Однако об этом я узнала много позже: в 1993 году, из еженедельника «Рыбинск» (№75 и 78), на страницах которого были напечатаны два некролога из его книги: один посвящен моему деду Дмитрию Ивановичу Ревякину, другой – Зинаиде Ивановне Каптыревой. А некролог Матрене Ильиничне, няне Раюши Охлобыстиной, ее первой воспитанницы, и Анны Ревякиной, последней, я слышала от тети Раи; она получила его от Алексея Алексеевича.
Он продолжал к нам ходить, извинялся перед бабушкой, что доставляет нам неудобства, но оставался, говорил о своей работе в музее. Работа была необременительной, и за нее он что-то получал, совсем немного.
Заканчивалось первое полугодие в школе. Может быть, странно, но все готовились к встрече Нового 1944 года. Вожатая нашего класса предложила на елке показать «Зимнюю сказку» со Снегурочкой, Дедом Морозом, лесными зверюшками; девчонки в классе были активные. Кому кого играть – кинули жребий. Мне повезло – я вытянула Снегурочку; Вале Жаровой достался Дед Мороз. Кому-то пришлось быть Новым годом, остальные согласились играть зверюшек. Домой я пришла счастливая. Конечно, зашла речь о костюме. Бабушка призадумалась: «Где же я тебе костюм найду?» Мне сразу же захотелось плакать.
— Погоди реветь, я подумаю, время еще есть.
На следующий день в сундуке (теперь таких нет) нашлась большая простыня, край которой был вышит прекрасной белой гладью.
— Вот, — сказала бабушка, — подумать только, не все еще променяли на картошку.
И простыня превратилась в очень порядочный костюм для снежной девы.
Пока мы занимались шитьем костюма, нужно было учить роль. Шли репетиции в школе. В общем, домой я приходила довольно поздно. Шуренка сидела одна, дожидаясь прихода бабушки из школы. Алексея Алексеевича не было.
— Наверное, он занят в музее, — предположила бабушка. Она ошибалась. Алексея Алексеевича увезла в Москву его сестра Мария Алексеевна Сыромятникова. Об этом мы узнали от Бухаркина. При встрече с бабушкой он сказал, что Мария Алексеевна быстро собрала брата; ему не удалось даже проститься с друзьями, о чем он очень сожалел, а потому просил Павла Николаевича передать всем самые добрые приветы и пожелания.
— Наверное, в Москве ему будет лучше, все-таки у родной сестры, — сказала бабушка.
Первое полугодие заканчивалось не только у меня, заканчивалось оно и у бабушки, и работы у педагогов в эту пору не меньше, чем у школьников: диктанты, сочинения, проверка тетрадей, а их не меньше сотни (если учитель ведет три класса). Разве можно сейчас представить, как словесники, математики, и, конечно, ученики работали при свете коптилок. Были, разумеется, и керосиновые лампы, но купить керосин – значит выстоять очередь, которая тянулась обычно на весь квартал.
А еще в школе, как, впрочем, во всех коллективах, проводились еженедельные политзанятия, к которым следовало готовиться. И моя бабуля обязательно садилась и штудировала историю ВКП (б), а также читала газеты, т.е. была очень прилежна. Я понимала, что она побаивалась этих занятий: вдруг что-то не так скажет.
Я до сих пор помню, как собираясь в школу, я завернула завтрак в газетный лист с портретом Сталина. Увидев портрет вождя, бабушка взяла листок, измяла его и сунула в печку, присовокупив: «Не делай так. К вождям нужно уважение».
Остается гадать, только ли уважение к вождям имела ввиду бабушка, или это были воспоминания о тех лихих годах, когда за одну фразу, не понравившуюся идеологам, можно было лишиться не только работы, но и свободы.
Постскриптум. Фотография, предваряющая эту публикацию, — возможно, один из последних снимков А.А. Золотарёва. Этот документ из архива другого рыбинского краеведа — Светланы Всеволодовны Вейде. На снимке она — младшая из девочек.
Дата публикации — 5 марта 2020 года.