(Заметки провинциала о Георгии Константиновиче Жукове)
«Ёрка Жуков, сын крестьянский, с 7 лет поспевал с граблями на сенокосе, дальше – больше в родительское хозяйство, в помощь, но и три года церковно-приходской кончил, потом его отдали в саму Москву… Там он рос в прислуге, и в погонах, и в работе – и так помалу определился к скорняжному делу (кончив учение – снялся в черном костюме чужом и в атласном галстуке, послал в деревню: мастер-скорняк!..)».
Так начинается очерк «На краях» А.И. Солженицына. Честно скажу, я не сразу врубился: о чем, о ком идет речь. Оказывается, о великом полководце России, возможно, одном из величайших полководцев мирового масштаба, о Георгии Константиновиче Жукове. Кстати, Ёрков он проходит по многим страницам очерка. Предполагаю, в основу очерка легли мемуары Георгия Константиновича. Он имел право так называть себя, вспоминая детство.
Это примечательно: о великом полководце пишет великий писатель, А.И. Солженицыне так можно по праву сказать. Но читая, непросто отделаться от мысли: даст ли писатель, когда-то обиженный властью, правдивую картину: «Ёрка – сын крестьянский» — это же явно из мемуаров самого Жукова. Значит, в изложении писателя, если не сама правда, то близко к правде.
Читал я, признаюсь, запоем. Мне нужно было знать о Жукове как можно больше, работал я тогда над поэмой «Я истину ищу», в которой пытался осмыслить канву русской истории, пытаясь доказать, что героический подвиг народа во все тяжкие времена был неким чудесным образом связан с Божьей помощью. И это трудно отнести к мистической сфере – факты убеждают в обратном.
Нас война застала в детских штанишках: для военных действий мы, разумеется, не годились. Но нашлось и для нас святое дело – помогать фронту в тылу (как без хлеба воевать?) – пахали на быках, ездили на лесозаготовки.
Тогда много ходило разных слухов и легенд. Помню легенду о Георгии Победоносце. Рассказывали, что видел его некий праведник. Святой Георгий сидел на белом коне с копьем в руке – знамение предвещало победу. Я эту легенду даже записал тогда: мне она пригодилась для поэмы.
Божественное видится в простой,
Доступной и обыденной оправе:
Георгий Жуков – то ли не святой
В немеркнущей, явленной миру, славе.
Приемлемый реальный оборот,
И как бы ни относились к слову:
«Победоносец», — говорит народ,
Провидя, в сущности, первооснову.
Я русский, — маршал Жуков говорил, —
Я шел по героическому следу,
Я счастлив, что с народом разделил
И пораженья горечь, и Победу…»
Читая Солженицына, видишь, как непросто давалась Победа Великому полководцу. И зависело не только от того, что силен был враг. Высокомерие «Вождя народов» долго не давало ему понять крестьянского человека Жукова, да и самого автора очерка «На краях», как видно, тоже смущало происхождение полководца: скорняк – это не та ступень, с которой выходят волевые командиры. Был бы дворянского рода – другой разговор.
Началась германская война. Ёрке исполнилось 15 лет. В 19-ть он был призван в солдаты, в драгунский полк. Попал на фронт, через два месяца контузило.
В 1919 году, как сознательного бойца, приняли его в РКП(б), а в 20-м продвинулся в красные командиры. – послали на курсы в Рязань. После учебы попал в сводный курсантский полк, под Екатеринодаром против десантов Улучая (не поняла слово) – «порубали там, постреляли многих». После курсов принял Жуков командование взводом, а вскоре возвысили до командира эскадрона.
Многие места в очерке Александр Исаевич уделяет участию Жукова в ликвидации банд Колесникова, Антонова. Рослый антоновец рубанул шашкой Жукова поперек груди через полушубок. Он вместе с лошадью Зорькой свалился на землю. Антоновец склонился, чтобы дорубить поверженного на земле. Спасибо, выручил политрук Ночевка – срубил того. «Обозлился Жуков на бандитов сильно», — пишет Солженицын.
Казалось бы, вполне естественно: война – тут уже не до высоких гуманных принципов. Но дальше Александр Исаевич чуть ли ни осуждает красноармейцев, в том числе и эскадрон Жукова, за жестокость в борьбе с бандитами: мол, они – бандиты – из мужиков.
Когда поступал донос, что в таком-то селе антоновцы, – налетали облавой, выстраивали все село, и каждого десятого – в заложники: остальным давалось 40 минут на составление списков бандитов – иначе заложникам расстрел. Несли список – полный, не полный, в отделе пригодится. Приказ был всегда однозначен: «Атаковать и уничтожить!» Но ведь также поступали и бандиты. Им было легче разведать тайные помыслы жуковцев – кругом были их осведомители. Время, естественно, оправдывало жестокость тактики красноармейцев и их командира. Если А.И. Солженицын факты жестокости брал из мемуаров Жукова, то можно сказать одно: Жуков писал их честно и правдиво.
После эскадрона Жуков стал командиром бригады, потом – дивизии. «(Да, Уборевич высмотрел воина)»… Что-то тут не совсем ясно: почему Уборевич? Впрочем, пусть это останется на совести А.И. Солженицына. Не совсем понятно, почему в войне с бандитами на первое место в Жукове выпячивается беспощадность. Но ведь война есть война. А на войне беспощадность – необходимость… («…всегда мечтал быть похожим на замечательного большевика Блюхера – мтищенского рабочего, получившего, сперва в шутку, кличку известного немецкого полководца».). Александру Исаевичу, видимо, невдомек, что фамилия у Блюхера родовая, что он тоже из крестьянской семьи.
Вдруг Жукова «от дивизии поднимают до помощника инспектора всей кавалерии РККА при С.М. Буденном. Поручают – и ты пишешь боевой устав конницы. А кто проверщиком? Обомлеешь – Тухачевский!» Т как неуклонного коммуниста – выбирают в секретари партбюро всех родов войск. Тебе 40 лет. Тут даже тонкая ирония неуместна.
« Но вот в 1937-38 прямая незамысловатая служба стала лукавой, скользкой, извилистой. Вызывает высший окружной политрук, некий Голиков: «Среди арестованных нет ли ваших родственников, друзей?» Как отвечать? «Когда Уборевич посещал вашу дивизию, он у вас обедал?» Не отопрешься. Да еще Ковтюк, до последних месяцев легендарный — и вдруг «враг народа». «А вы не изменили о них мнение после ареста?» Ну, как же бы: коммунист и мог бы не изменить мнения? «А вы крестили свою дочь в церкви?» Вот тут уверенно: «Клевета! Клевета!»
Мне кажется, в этом изложении (возможно из Жуковских мемуаров) видится больше авторской (т.е. Солженицынской) непорядочности. К чему эти подробности: показать, как Жуков лавировал в бесчестном дурацком допросе? Жуков находил смелость и выручать из тюремных застенков многих, в том числе Рокоссовского, Конева.
Сталин взял на заметку Жукова после его победы на Халкин-Голе. Был принят Сталиным и назначен командовать Киевским военным округом. Но вскоре передал округ Кирпоносу и был переведен начальником Генерального штаба в Москву. Отказывался? «Товарищ Сталин, я никогда не работал в штабах, даже в низших. За 45 лет никакого военно-академического, оперативно-стратегического образования не получил – как можно честному простому кавалеристу справиться с Генштабом?» Но Сталин настоял. Жуков еще стал членом ЦК…
Внезапное начало войны дало Гитлеру хороший шанс. Команда на сопротивление поступила с большим опозданием. Сталин «швырнул» (так у Солженицына) начальника Генштаба в Киев – спасать положение («…здесь без вас обойдемся…»), «а через три дня дернул назад, в Москву – оказалось надо спасать не Юго-Западное направление, а Западное». Когда речь идет о Жукове, обидно слышать такие словечки – «швырнул», «дернул».
К чести Жукова он воспринял их мужественно, даже отважился посоветовать Сталину отойти за Днепр, сдать Киев – спасти основные силы. Сталин с Мехлисом расценили это как капитулянтство. Но время показало – Жуков был прав. И Сталин это позднее понял и не скрыл о Жукова. Это признание Сталина Жукову оценено полководцем, как величайшее доверие. Значит, ставка на Жукова, а не на какого-то Мехлиса, хотя тот постоянно вертелся у него перед глазами. Но произошло это не сразу. Остался бы Жуков командовать Юго-Западным фронтом, может быть, и ему бы досталось застрелиться, как Кирпоносу.
Признавая ошибки, Сталин стал более осторожным; доверял Жукову, бросая его на самые трудные участки фронта: послал спасать отрезанный Ленинград. И все время сохранял Жукову звание члена Ставки. Благодаря этому ему многое передали более образованные в военном деле Шапошников, Василевский, Ватутин (но почему же боле образованные оставались, как бы в стороне?).
Хотя маршал Жуков ворочал больше всех маршалов того времени, звание это ему не было присвоено ни за спасение Ленинграда, ни а Сталинградскую победу, ни за спасение Москвы. Почему? Сталин боялся возвысить прежде времени. Но знал, как видно, хорошо безукоризненную солдатскую душу полководца Жукова. Жуков замечал с каким интересом Верховный выслушивал его доклады, интересовался потерями противника «и никогда не спрашивал о своих». А о сдавшихся в плен не хотел и цифры знать.
Верил ли сам Жуков, что Москву можно отстоять? Он метался. Выхватил из калужской деревни мать, сестру, племянников, за пять дней боёв под Юхновом, Медынью и самой Калугой сорвал движение немцев на Москву.
13 октября начали эвакуировать из Москвы дипломатов и центральные учреждения, побежали и те, кого не эвакуировали, даже из московских райкомов. Началась паника. Остается загадкой, почему именно в эту страшную неделю Верховный не подал ни знаку, ни голосу, ни разу не вызвал Жукова даже к телефону? Наверняка он появился в Москве только в конце октября, когда Жуков, Рокоссовский (да и Власов же) остановили немцев на дуге от Волоколамска до Наро-Фоминска.
Сталин требовал немедленного контрудара по всему кольцу, чтобы иметь Победу к годовщине Октября. Не выслушав возражений Жукова, повесил трубку. Такой контрудар был бы полной бессмыслицей. Немцы сами истощились и временно остановились.
Сталин, как ни в чем не бывало, снова позвонил Жукову и спросил: нельзя ли взять с фронта сколько-нибудь войск для парада на Красной площади? Жуков понимал, какую роль сыграет этот парад…
Привожу цитату из очерка, честно говоря, не понимая, от кого она исходит: из мемуаров Жукова или от Солженицына. Но она очень значима. «Мы в те годы были слабы в овладении марксистско-ленинской теорией. Изучение ее давалось с большими трудностями. Лишь позже я глубже понял организующую роль Партии. И что мозг Красной Армии с самых первых ее дней существования был ЦК ВКП (б)». В тексте «На краях цитата дана без кавычек. Но даже если это цитата из мемуаров Жукова, думаю в сути сказанного был убежден и сам Солженицын…
…7 ноября Верховный снова требовал наступления по всему фронту. Жуков, теперь уже осмелев, пробовал возражать, но Верховный и слушать не стал, и приходилось бросить в бой совсем не подготовленные подразделения и плохо вооруженные дивизии. Целых две драгоценных недели потратили на, никому не нужные, бесполезные контратаки. Немцы оправились, начали второй этап наступления, шли охватить Москву с востока.
20 ноября Сталин позвонил Жукову и, не скрывая тревоги, спросил: «Вы уверены, что мы удержим Москву? Спрашиваю с болью в душе. Отвечайте честно, как коммунист». Жуков был потрясен: Сталин не умеет и даже не пытается скрыть страха… И так доверяет своему полководцу. И, собрав свою действительно железную волю, поклялся Сталину и Родине, и себе: «Отстоим!!!». По точному расчету дней назвал возможную дату контрнаступления: 6 декабря. Сталин тут же стал торговаться: нет, 4-го (к Дню конституции).
Потрясает в точности подтвердившийся расчет Жукова. Хотя последующие дни приносили поражения: сдали Клин, Солнечногорск. В эти дни московской битвы Жуков спал по два часа в сутки, не больше.
И снова доконал Жукова звонок Сталина:
— Вас известно, что взят Дедовск?
— Нет, товарищ Сталин, неизвестно.
— Командующий должен знать, что делается на фронте. Незамедлительно выезжайте туда и верните Дедовск…
— Покидать штаб фронта в такой обстановке не осмотрительно, — пытался протестовать Жуков.
— Ничего, мы как-нибудь тут справимся без вас. – Сталин не скрывал раздражения и насмешки.
Жуков кинулся звонить Рокоссовскому и узнал, что никакой Дедовск не сдан, а речь идет о деревне Дедово, расположенного гораздо дальше и не там. Когда об этом позвонил Сталину, тот прямо разъярился: немедленно ехать в Дедово!
Взяв командующего армией, поехал к Рокоссовскому. Уточнили: несколько домов деревни, что стояли по другую сторону оврага, были действительно у немцев, но дома те не стоили и одного лишнего выстрела. Но пришлось посылать туда стрелковую роту с танками. Четыре высших генерала на этой плевой операции потеряли целый день. Да еще тут был звонок Молотова Жукову с угрозой расстрелять, на что Жуков ответил грубостью. Звонок явно по указке Сталина.
И все-таки Жуков сумел подтянуть все резервы и 5 декабря перешел в желанное наступление, и в несколько дней заметно отогнали немцев от Москвы. Изумился и ликовал весь мир, изумлен был и сам Верховный. Он приказал немедленно начать обще крупное наступление. И слушать не хотел, что силы истощены, использованы последние резервы. «И клали, клали, клали десятки и сотни тысяч в бесполезные атаки…», — так пишет Солженицын, бросая тень на Верховного, беря в сообщники Жукова: теперь никто не проверит, как было на самом деле.
Наступлением тем ничего не добились. Был успех на фронте, где непосредственно участвовал Жуков. Жуков позвонил Сталину убедить перспективою успеха, Сталин тут же распорядился снять с этого участка Первую ударную армию, выругался и бросил трубку.
Но каким-то непонятным образом, все, даже промахи Сталина, покрывались и исправлялись историей (эта мысль с попыткой дать ответ проведена в моей поэме «Я истину ищу» — А.К.).
Надо отдать должное Жукову – он на Сталина не обижался, понимая, какая громадная на нем ответственность. На нем держался не только фронт, но и промышленность, от которой зависело многое. Да, он не любил менять своих решений, но, может быть, это был не порок, а достоинство?
Верховный в мае задумал вернуть Харьков и бесплодно растранжирил усилия и резервы. Укрепившиеся немцы пошли в большое наступление. Голиков (тот самый, что вешал на Жукова «врага народа», любимчик вождя) едва не сдал Воронеж. И Сталин понял, что в провале 1942 года виноват он сам.
В конце августа он назначил Жукова (все еще не маршала) заместителем Верховного и опять признался с открытой болью: «Мы не можем потерять Сталинград». И послал туда Жукова. А через несколько дней, узнав, что контрудар назначен на 4-е, а не на 6 сентября, опять кидал трубку. Но дал удержать себя. И Жуков с «умницей» Василевским выиграли почти два месяца на детальную разработку плана огромного окружения (втянули в это и Сталина). Наученный промахами , Сталин терпел, не прерывал.
Так удалась Великая Сталинградская Победа. Именно тогда Жуков почувствовал себя стратегом, чего за собой прежде не подозревал, приобрел уверенность высокого полета и обзора, чего ему, как он думал, не хватало. И тем обиднее было, когда Еременко в своих воспоминаниях потом написал, что Сталинградскую операцию они разрабатывали… вдвоем с Хрущевым. Когда Жуков спросил потом Еременко прямо в лоб: «Как же ты мог?», тот ответил: «А меня Хрущев попросил…». Вот до какой мерзости доходит высокопоставленное лизоблюдство.
Жуков, опять же с Василевским, вошли в новый план Курской битвы с отчаянной решимостью: не спешить с наступлением, а дать возможность Манттейну ввязаться в битву, чем вымотать его – чтобы разбился он о нашу сложную многоэтажную оборону (решение почти азартное, но оказалось верное). Укрепившись в стратегии, Жуков приобрел уверенность, что разобьет Гитлера и без «второго фронта». Укрепился в спорах со Сталиным, даже отучил его от телефонных после полуночи звонков: («Вы потом спите до двух часов дня, а нам с утра работать»).
И посыпались на Жукова награды: за маршальским званием – орден Суворова I степени, Золотая звезда Героя – одна, вторая, третья. А однажды Жуков «не без удовольствия» снял с командующего фронтом Голикова.
Еще потом был цепким прыжок за Днепр и лавинная прокатка до Румынии, до Болгарии. И Белорусская операция «Бобруйский котел», и лавиною на Польшу, за Вислу. И с каждой операцией Жуков все больше уверялся в себе. Его имя нагоняло на немцев страх.
Предстояло взять Берлин. Нельзя было допустить, чтобы опередили союзники. Тем боле, немцы могли им поддаться. Все силы их были сосредоточены против нашей армии. Тут уже Жуков, переняв привычки Сталина, стал требовать, чтобы взять столицу Германии непременно к 1 Мая. Не вышло. Хотя шли в бой, не считаясь с жертвами. Дорого заплатили за Берлинскую операцию – но город взяли!
А в июне состоялся парад Победы, принимал его Жуков на белом коне, полетели к подножию кремлевской стены знамена и штандарты гитлеровских войск.
Почетный, но скучный пост Главнокомандующего оккупационными войсками в Берлине Жуков оставил в 1946 году. Вернувшись, был поражен неожиданным назначением заместителем министра обороны вовсе не себя, а штатского Булганина. А Сталин, отводя в сторону руку с дымящейся трубкой, объяснил: Булганин уж так поставил штаты министерства, что в них нет места второму заместителю.
Жукова словно с лошади скинули на скаку: ну, все-таки.., но я же…?!! но что возразишь? Да и не Сталин это придумал. Разумеется, это были проделки Берии, для него Жуков был страшнее пули. Жуков с радостью воспринял известие о том, что начальником генштаба стал Василевский.
Жукову предложили взять под командование сухопутные войска, без авиации и флота. Прямое подчинение Булганину без права обращения к Сталину (так было указано в штатном расписании). Но всей своей ответственности он еще не предвидел. Побыть командующим сухопутных войск досталось ему всего месяц. На главном военном Совете вдруг Сталин зачитывает показания бывшего адъютанта Жукова (арестованного) и главного маршала авиации Новикова (тоже арестованного), что Жуков будто бы готовил военный заговор – какой бред! Но подхватились Рыбалко, Рокоссовский и Василевский, стали защищать, спасибо. И убедили Сталина, и спас тот его от Бериевской расправы. И всего лишь послали Маршала в Одесский военный округ. Все не тюрьма.
А писать мемуары он начал позднее. Когда арестовали генерала Телегина и в застенках лишили рассудка, тогда Жуков понял, что Берия идет на него. Тогда и случился первый инфаркт. Тогда-то и начал писать. Помогла (проверял факты и даты в военных архивах) бывший офицер-порученец. Кроме Еременко приписали себе его победы Конев и Воронов. Жуков не находил в себе злопамятства, писал по правде, не скрывая своих ошибок. Позволил себе съездить в Калужскую область в родную деревню. Поразился, как обнищали земляки.
— Что же вы так живете?
— А не велят нам богаче.
Конев приезжал повиниться. Отброшенный в бездействие Жуков тяжело воспринимал опалу.
Берия как будто выполнял установку антинародных сил, которым выгодно было создать обстановку «холодной войны».
Но Сталин не забыл своего оклеветанного верховного полководца и героя. В 1952 году допустил его на съезд партии и кандидатом в ЦК. Перевел в Москву и готовил ему какую-то важную должность. Но внезапно скончался – вечная память!
Прошло два месяца, и опять пригодился Жуков. Вызвали его Хрущев и Маленков: завтра в Политбюро будет стоять военный вопрос, и ты будешь вызван – надо арестовать Берию. Это пока будем знать мы трое. Во – деятели! Сами не решились – на Жукова взвалили!
В назначенный час сидели в приемной приглашенные и посвященные в дело генералы, и стояли в дверях с пистолетами. Жуков вошел, пошагал немного и – на Берию, скрутил медвежьей силой, оторвал от стола, чтоб не вызвал охрану, и гаркнул: «Ты арестован! Доигрался, сволочь!» Политбюро сидит не шелохнется. Сняли с арестованного брючный ремень, обрезали все пуговицы – пусть штаны руками держит. И увели. В просторном автомобиле, завернув в ковер, положили на пол. Опасались, как бы не остановила охрана при выезде из Кремля. На вахте только поприветствовали. Трибунал вести досталось Коневу.
После этого Жукова снова призвали к реальному делу: он стал министром обороны, во всю силу и власть. И в такой ответственный момент развития атомного оружия. Готовил армию на великие задачи, хоть и против Америки бы, пишет Солженицын. И тут важно плеснуть «черной краски» на Жукова.
На Сталина у Жукова не осталось зла, все перенесенное просто вычеркнул из памяти: Сталин был великий человек.
Исполнилось Жукову 60 лет – в самом соку. В Политбюро пошел раздрай. Многие были недовольны Хрущевым: раскомандовался, лезет везде, его надо снять. Хрущев кинулся к Жукову: «Спаси!» а чтобы спасти надо было собрать голоса ЦК. Оказалось, это не так легко. Семь десятков самолетов послал Жуков во все концы, доставили мигом в Москву. Ими Хрущев и взял перевес. И объявил и проклял антинародную группировку Молотова, Маленкова, Кагановича и примкнувших к ним. Спасена Родина от германского фашизма, спасена от перерожденца Берии, спасена от антипартийной группировки – Жуков, достойный любимый сын Отчизны, трижды увенчан. Но как раз надо было ехать в Югославию и Албанию. Гостя́ в Албании, узнал, что в Москве снят со всех постов. Поспешно возвращался в Москву – объясниться с Хрущевым. Не может же он, дважды спасенный Жуковым, не помнить добра!
В Москве прямо с аэроплана – Конев. Сопроводил в Кремль, и тут же его исключили из Политбюро и из ЦК. Все сменили, не осталось линий связи. Только теперь задним умом разобрался Георгий Константинович: он был крупной фигурой для Хрущева. А Конев снова сел на своего коня: намутил воду через «Правду».
Печаталась многотомная история Великой Отечественной войны. Но к Жукову уже не обращались. От него отвернулись все, кроме Василевского и Баграмяна. Рокоссовский был послан возглавлять польскую армию. Многие маршалы и генералы кинулись писать мемуары, каждый восхвалял себя, отбирая честь от соседей. И Конев строчил (или ему писали) свои воспоминания, бессовестно прихватывая славу скромного и талантливого Ватутина (убитого бандеровцами). И на Жукова, зная, что он беззащитен, кто только не нарекал. Артиллерийский маршал Воронов дошел до того, что приписал себе Халкин-Гол. Тогда и Жуков взялся за свои воспоминания всерьез. Решил – хоть и мягко, но надо товарищей поправить. Был доволен, что Василевский некоторых недобросовестных отчитал.
И вдруг – вот: скинули пустошлепа Хрущева, теперь не нашлось Жукова, чтобы его еще раз выручить. Рукопись Жуков сдал в издательство в назначенный срок, стал дожидаться выхода книги к 70-летию. Но в АПН была создана группа консультантов для проверки фактов. И они вносили предложения, новые формулировки — 50 машинописных страниц одних замечаний. Промытарился с редакторами два с половиной года. Многое пришлось убрать, переделать. Говорили: это несвоевременно. А он и сам же соглашался: да, верно. Так. А тут еще ударил его тяжелый инсульт. Долго отходил. Поднялся — но еще менее прежний. Политуправление армии вдруг против мемуаров Жукова. Но пошел навстречу Брежнев, попросил вставить о нем две-три фразы. А что делать? Надо спасать мемуары. Вставил…
Фото — Евгений Халдей. Правообладатель — ИТАР-ТАСС.