Глава одиннадцатая.  РЫБНОСЛОБОДСКАЯ РАТУША

                                                                   В слободах вынашивались и вызревали формыбудущего городского устройства  XVI — XVII вв. : земской избы, земского схода и суда, управления  старост…

П.Смирнов 

П.П.Смирнов, досконально изучивший посадский «мир», одной из «самых существенных» слободских привилегий считал право на самоуправление. Зримым его воплощением были земские (мирские) сходы и их выборные органы – земские избы. По мнению академика М.Н.Тихомирова, земские избы «представляли собой не что иное, как управление посадскими общинами в городах… Они исполняли в некотором роде функции государственных учреждений, хотя и были выборными».(1)

     В Рыбной слободе самоуправление тоже начиналось с земской избы, которая просуществовала с конца XV века до 1722 года. К сожалению, её документы сохранились только за 1716 – 1722 годы (они находятся в объединенном фонде «Рыбнослободская ратуша»). В начале XVIII века земские избы возглавляли уже бурмистры, а земские старосты были их «товарищами». Сбором налогов занимались целовальники. «Выборные люди» приносили в церкви присягу и целовали крест, а от своих предшественников принимали указы, инструкции и текущие дела. В январе (теперь уже на основании указов самой земской избы) выбирались полицейские (2 «пятидесятских» и 10 «десятских»). Из «Ведомости черной» за 1718 год, как мы уже знаем, в земской избе в «службах» было занято 23 человека. За деятельностью всех слободских «государевых служб» наблюдал «фискал», назначаемый (как и подьячие) из Ярославля.

     В 1723 году в Рыбной слободе земскую избу заменили магистратом, бурмистров – бургомистром и ратманом (советником). Изменилась и формулировка выборного документа: «1722 года, декабря в 10 день, по указу…Императора и Самодержца Всероссийского…Рыбной слободы посацкие люди, нижеподписавшиеся, выбрали самою сущею правдою по заповедям Святого Евангелия, не дружа и не посягая, в магистрацкие чины…посацких первостатейных пожиточных знатных добрых правдивых и умных людей и к тому магистрацкому правлению достойных: в бургрмистры – Федора Федорова сына Ильинского, в ратманы – Ивана Дмитриева сына Сыроежина. К подлинному выбору руки приложили…».(2)   Почему бургомистром стал всё тот же Ильинской? Более того, он был «правителем» слободы в 1710, 1714 и 1718 годах.  Дело в том, что теперь все рыбнослободцы (независимо от своих занятий) именовались купечеством, которое по имущественному признаку было разделено на три категории: «первая статья», «вторая статья» и «меньшая статья» (их ещё вполне официально называли «подлыми»). Закон требовал, чтобы бургомистры и ратманы избирались только из «первостатейных» и «средостатейных», которых в Рыбной слободе было не более 10% — 15%. Поэтому «пожиточным» приходилось служить чаще. Власть же интересовал не столько ум «выборных», сколько возможность взыскать с этих людей долги (доимку), которые по разным причинам возникали довольно часто.

     В 1725 году рыбнослободской магистрат заменили ратушей и дали ей печать Российского государственного герба, что было признанием городского статуса нашего селения. Функции и состав местного органа самоуправления несколько расширились. Общая численность ратушских служителей достигла 30 человек: бургомистр -1, ратманов – 2, старост – 2, сборщиков налогов – 2, канцеляристов – 3, «ценовщиков» – 2, полицейских – 14, сторожей – от 3 до 6. Ратуша работала в тесном контакте не только с государевыми службами Рыбной слободы (таможней, словесным судом, кружечным двором), но и с приезжими представителями различных ведомств (Адмиралтейства, Военной коллегии, Провиантской канцелярии и пр.).

      Координируя жизнедеятельность всей слободы, ратуша (как и земская изба) располагалась, естественно, в центре, на Торговой площади, рядом с таможней и кружечным двором. Но в 1735 году, после пожара, все три канцелярии («присудственные места») объединили в одно большое двухэтажное здание с высоким крытым крыльцом. На первом этаже были теплые хлебные склады и «винный подвал», где осуществлялась оптовая торговля. На втором этаже – канцелярские помещения. «Меж ратушей и таможней – сени с перебором (перегородкой)…в сенях два чюлана», где хранились документы. Внутри все помещения выглядели стандартно, различаясь только количеством окон. В ратуше – «6 окошек красных с оконницами…печь кирпишная галанская», вдоль стен – лавки, в красном углу обязательно иконы, под потолком – железный кованый висячий подсвечник. На двух столах, покрытых зеленым сукном (которое по поводу «печальных случаев» меняли на черное), стояли чернильницы, песочницы и небольшие подсвечники. Рядом лежали стопки бумаги, инструкции, указы. Часть документов хранилась в ящиках столов, но в основном – в коробках и сундучках, поставленных прямо на лавки.

     В 1752 году, во время очередного пожара, это здание сгорело. Ратушу пришлось разместить в частном доме, благо Казанский «конец» слободы сохранился. Вот описание временной ратуши: «Кантора состоит на одном фундаменте, деревянная, наемная, ис платы по 18 рублев в год из мирской неокладной суммы. При оной присудственной канторе имеется позади изба, между ими – сени, в тех сенях – три чюлана, в том числе один с прежними делами…да при том же строении имеетца бутка»(3)  . К ноябрю 1754 года «из земских доходов» выстроена новая ратуша. 21 ноября бургомистр Григорей Селецкой приказывает «перебратца, конечно, сего числа, и имеющиеся указы и всякие в сундуках и коробках дела иметь прямо (в) ратуше, в удобном месте, порядочно». В «порядочное и безопасное место» следовало убрать и судовые припасы, оставленные казенными караванами (44 якоря, бечевы смольные и пр.), ибо «адмиралтейского магазеина» в Рыбной ещё не существовало. В этом же 1754 году были отменены внутренние таможенные пошлины – надобность в новом здании таможни отпала. Новую контору кружечного двора разместили в Кабацкой слободке, на берегу Волги. На площади оставили земскую и «колодничью» избы, а ратушу перенесли на Середнюю улицу (около современной Красной площади, которой тогда, естественно, не было). Здесь это строение и дожило до времени преобразования Рыбной слободы в город, правда, в сильно обветшавшем виде. 21 июня 1770 года в ратушском журнале появилась запись: «Над присудственною ратушскою камерою (канцелярией) и над протчими при той ратуше покоями имеющаяся крыша, как видимо, по давности времени обетшала, отчего в ненастливые времена бывает немалая течь, от которой… в произведении дел происходят замедление и остановка. К тому ж небезопасно, чтоб имеющимся при той ратуше в чюлане прежних лет делам не последовало какой гибели…старшине Алексею Шибаеву…,согласясь с купечеством,…обетшалую крышу починить».(4)

     Несмотря на все политические и экономические перемены в государстве, несмотря на частые пожары в слободе и не всегда комфортные условия, рыбнослободская ратуша работала довольно грамотно и четко. Ежедневно, кроме суббот, воскресений и праздников, бургомистр и ратманы прибывали на заседание «в осьмом часу пополу ночи» (а то и в «шестом часу пополу ночи»), а из «собрания выходили во втором часу пополу дни». Иногда случалось работать в субботу или воскресенье. Так, 23 мая 1770 года (воскресенье) некий порутчик Петров вызвал членов ратуши «по повеске», чтобы в его распоряжение немедленно предоставили 80 человек из числа посадских людей для охраны двух барок «с катаржными колодниками». Слобожане должны были явиться «с рогатинами и протчим оружием» и в случае необходимости работать гребцами.(5)  И  естественно, без оплаты. Ратуша, естественно, отказалась, сославшись на Главный магистрат, который запрещал «излишнее отягощение» купечества. С её стороны это был не саботаж, а необходимая защита населения. Основной задачей ратуши являлось не слепое исполнение любых указов и требований, а обеспечение нормального функционирования слободы.

     Сама ратуша состояла как бы из трех «звеньев»: бургомистр с ратманами – земский староста – полицейские («сотские» с «пятидесятскими и десятскими»). Все вопросы обязательно рассматривались в «первом звене», но руководил дальнейшей работой староста. Это он собирал в земской избе представителей купечества для решения конкретных задач. Это он готовил справки, которые становились основой для «доношений» ратуши. В 1757 году появился ещё один староста, «рядовой», который должен был смотреть «над лавочными торговцами», чтобы продажу товаров производили «правдиво, без всякого обману». Тем, кто торговал «колачами, и хлебами, и пирогами, и протчими харчевыми припасы», велено «кафтаны носить белые полотняные и завески белые ж», а «полки и скамьи, на чем они продают, покрывать покрывалами, чистыми, холщевыми». И чтоб «для своих прибытков вонючаго свежаго мяса, також и свежей вонючей рыбы ничего на съедение долговремянно не держали, а ежели такие залежалые мяса и рыба у кого найдутся…бросать собакам или велеть закапывать». С таких продавцов следовало брать штраф «за фунт по алтыну» (по 3копейки за400 грамм). А кому «штрафу заплатить будет нечем, тех бить батогами». За «мертвечину» вообще можно было угодить на каторгу. По инструкции «лавошным» товаром разрешалось торговать только «в лавках в определенных рядах», но не на площади и не на улице. Уличной торговлей занимались лишь харчевники и прекращали её после церковного «набату». Вообще торговля производилась в первую половину дня, а по праздникам – запрещалась всем, «опричь… харчевников, а и тем продавать после обедни». Иногородние продавцы (купцы и крестьяне) сбывали свой товар только на площади, причем купцы не имели права на розничную торговлю, «дабы здешнему тяглому купечеству подрыву не чинить».(6)

     Понятно, что Рыбной слободе как значительному торговому центру такой контроль был необходим и до 1757 года. Кто ж его осуществлял? Полицейские. Другой важнейшей их задачей являлась, говоря современным языком, профилактика «пожарных случаев». В Рыбной слободе с мая по сентябрь запрещалось «позно» сидеть с огнем и ходить с ним по двору, запрещалось топить домашние печи. «Для летняго топления и печения хлебов и протчих съестных потреб зделать печи на дворах или в огородех и на улицах, от строения не в близости, каменные или из одной глины, и от ветру зделать защиты». Топить домашнюю печь разрешалось лишь в крайнем случае (не более двух раз в неделю), и очень аккуратно следовало пользоваться банями. Десятские должны были регулярно проверять очаги (в домах, харчевнях, поварнях) и наличие «по лавкам, и по анбарам, и во дворех на потолках и на кровлях…кадей с водою, при них веники или метлы…ведра и топоры». В случае нарушения грозил штраф. И все-таки Рыбная слобода в XVIII веке пережила четыре страшных пожара в 1712, 1735, 1752 и 1756 годах. От пятого пожара её спасли полицейские. 12 августа 1777года, ночью, в часу четвертом, во время «обхождения дозором» сотские с командою услышали, как на Казанской церкви «ударили в колокола набат». Когда они прибежали в «тамошний приход», то усмотрели, что «назади двора» В.Коростелева «горит пустой ево анбар, который…со збежавшимися на оной набатной колокольной бой здешними жителями зачали утушать и …вскорости утушили, а причем усмотрели, что тот пустой анбар зажжен незнаемо какими злодеями, ибо тово анбара под первым от Середней улицы углом горят положенные теми злодеями, видно, с огнем два канатных лаптя…а по тому углу огонь пробрался в кровлю». «Мы те зажигательные злодеями лапти, затуша, к разсмотрению взносим», — написали в рапорте сотские.(7)

     Большой проблемой для полицейских была любовь рыбнослободцев к ночному образу жизни. «Рыбляне» запросто могли пригласить знакомого на ужин в час ночи или отвезти маменьку в гости к её братцу в два часа ночи. Начав драться с женой в гостях у тещи, муж мог продолжить это занятие в четыре утра уже у кабака (помешали десятские). Не отставали от местных и приезжие. Один, украв мокрое(!) белье и завернув в полу кафтана, тащил его якобы в ратушу (так он сказал полицейским). Другой, застигнутый у кабака в четыре утра, объяснил, что пришел сюда с караванного судна отдохнуть «с устатку». Третий, приехавший в слободу ещё днем, пошел к своему должнику лишь ночью, но у Никольского храма, повстречавшись с грабителями, потерял последние деньги. Солдат Артамон Никифоров отправился в три часа ночи в гости к вдове Степаниде, но, застав там незнакомых мужчину и женщину, устроил «шум и крик» — десятские всех отвели в ратушу. Степанида объявила, что никакого шуму не было, а солдат явился за чистыми рубахами, которые она постирала для него. Артамон же честно признался, что «зашел по знакомству выпить чарку вина». Степаниде «за непорядочество наказание плетьми учинено». Однако не всех ночью интересовала чарка вина. Некоторые слобожане ходили проверять свои садки с живой рыбой, не разломали ли воры – разломали, но убежали, завидев хозяев. А кого-то интересовали чужие амбары. В начале марта 1752 года, во втором часу ночи, десятские увидели, как два вора, сбив замок на амбаре Гр.Шонгина, «татски» украли несколько кулей с мукой и овсом. Но, положив их на телегу, заметили дозор и бросились бежать. Одного вора поймали, и он долго объяснял в ратуше, что ничего не воровал, а муку ему кто-то насильно «навалил» на телегу. Примеры можно множить. По этому поводу в инструкции полицейских была специальная статья. «Когда на кружале (кабаке) и в харчевнях будут пристан иметь и також по улицам и по переулкам ношным временем не в указные часы будут ходить гулящие и сланяющиеся люди, и пьяные, и песни поющие, отчего бывает воровство, и всякое непотребство, и смертное убивство, таких людей приводить в ратушу».

     Однако нашим полицейским хватало работы и днем. Они следили за починкой мостовых, за тем, чтобы хозяева собак держали на привязи, а строительный лес не оставляли на улице. Они регулярно «вылавливали» в слободе беглых и «беспашпортных», при этом четко следуя инструкции: «ежели (нарушители) отбьютца и побегут, и за ними гнать в погон». В случае необходимости можно было требовать «вспоможения» от слобожан. В то же время «рыблянам» запрещалось «пущать» на ночлег «беспашпортных». Десятские привлекались для «сыска» провинившихся и для обыска их «имений», для сопровождения рекрут, колодников, наемных работников и денежной казны, отправляемой в Ярославль. Вместе «со сторонними людьми» они осматривали «потоплые» суда и «боевые знаки» у участников драк, а также – заболевших «служилых» людей. Пятидесяцкие Осип Жилой и Андрей Субботин 19 октября 1753 года написали в ратушу: «вышепоказанный салдат Седельников нами осматриван, а по осмотру явился весьма болен, а какою болезнию он одержим, о том мы неизвестны, понеже в Рыбной слободе лекарей не имеется». Более тщательно осматривали «соляного голову» Шонгина: «оной Шонгин, как видно, находился в трясовишной болезни…ноги стали у него…пухнуть…приключилось великое ему удушье». Из-за той болезни при соляной продаже «быть ему никоим образом невозможно». (1758 год) Естественно, что старшина И.Тюменев и пятидесятский М.Кувшинников сочувствовали больному, но вряд ли чем могли ему помочь.(8)

     Сочувствовали наши полицейские иногда даже нарушителям порядка, хотя наверняка знали, что их (полицейских) за эту «помощь» ждет наказание. Михаил Сыроежин был послан за Кокиным, которого «по секретному делу» следовало привести в ратушу, но последний притворился пьяным. И не очень искусно получилось, а Сыроежин его отпустил. На следующий день Кокин сам явился в ратушу и «просил в том прощения, что он притворился пьяным умышленно…понеже у него товару, печеных пирогов, останется немалое число, которые де могут зачерстветь и проданы быть не за такую цену, как подлежало». Бедолаге Сыроежину «на страх другим» учинили «нещадное плетьми наказание». А полицейские продолжали отпускать арестованных домой или хотя бы снимать с них цепи. Могли и в кабак сходить вместе. И все-таки самым интересным случаем является «арестование»…двери. 1 декабря 1745 года во дворе Дарьи Ильиной Алябьевой произошла ссора и драка. Полицейские И.Посников и Ф. Жилой «по словесному объявлению за некоторое непотребство из живущей её избы выстави(ли) двери и отдали под охранение во оную ратушу». В третьем часу ночи десятский Ермола Кокарев «показанные двери самовольно из-под караулу взял и показанной вдове Дарье отдал».(9)   В отличие от углического колокола нашу дверь не «наказывали» — наказали Ермолу.

     Полицейские — это «силовой блок» рыбнослободской ратуши. Своеобразной составной его частью был так называемый «словесной суд» (аналог современного мирового). Он состоял из двух выборных судей и заседал в земской избе. В словесном суде протоколов не велось, решения не фиксировались. Здесь разбирались бытовые конфликты. Если стороны не удавалось примирить, приходилось обращаться в ратушу. А там хватало и своих разбирательств с «беспашпортными» беглыми (крестьянами, солдатами, нищими) и слобожанами, нарушавшими порядок. Тех и других могли отправить в Ярославль для дальнейших допросов под конвоем, «скованых». Иногда крестьян возвращали в родную вотчину, если за ними прибывал староста. «Рыблян» же часто ждало «нещадное наказание плетьми». Надо признаться, что ратуша неплохо контролировала обстановку в слободе.

     Однако для властей «святой» обязанностью ратуши являлось вовсе не это, а – сбор налога. Наиболее его древней формой в Рыбной слободе была так называемая «соха» — мера земли, принимаемая за единицу налогообложения. Четвертая часть «сохи» соответственно называлась «четью». Согласно нашей Писцовой книге, рыбнослободцы в 1631 году платили 200 «четей». Сюда, в частности, входили «ямские» и «стрелецкие» деньги, доходы «за дворецкого и его тиунов» («тиун» — должностное лицо при воеводе), оброк с лавок, харчевен, кузниц и прочие сборы. В денежном выражении всё это равнялось 175 рублям. С 1678 года основной единицей налогообложения в России стал «живущей двор». В 1718 году Рыбная слобода платила с 96 «тяглых» (налогооблагаемых) дворов 195 рублей 85 копеек. Сборы четко делились на «окладные» и «неокладные» («оклад» — размер налога). Окладные – платили все, и эта сумма была неизменна. Например, в 1718 году они (окладные сборы) состояли из «стрелецких» (39 рублей), «дворцовых» (6 рублей 60 копеек), «оброчных» (4 рубля 63 копейки), «десятой деньги» (26 рублей 28 копеек), «драгунских» (26 рублей 28 копеек), «подводных» (1 рубль 58 копеек). Всего – 104 рубля 30 копеек. Неокладные сборы составляли 94 рубля 45 копеек: старый дворцовый оброк с рыбных ловель («спуста»), с бань, с «водопою», с сусла (отвар, используемый при приготовлении пива и кваса) и «подымные».(10)

     Но у подворного налогообложения был существенный недостаток: оно не учитывало количество лиц, проживающих в одном дворе. Поэтому ещё в 1676 году в Рыбной слободе во время переписи было обнаружено 10 пустых мест с «хоромным строением», хозяева которых проживали «выном дворе» (у родственников или соседей). В 1718 году количество тяглых дворов увеличилось всего с 88 до 96 дворов, а в целом по стране их число даже уменьшилось. Утайка дворов заставила правительство новой единицей налогообложения сделать «мужскую душу». «С 1724 году вместо означенных окладных зборов положен подушной оклад…с рыбенского купечества, и с мастеровых, и с работных людей, и с крепостных работников (ими обзавелась наиболее богатая часть слобожан), с 513 душ да из богоделенных нищих, которые из посацких же людей…с 5. Итого, с 518 душ по 120 копеек з души. Да… присланы в рыбенской же посад по купечеству и по желаниям из монастырских и из помещичьих крестьян 28 душ, и со оных душ положено по 40 копеек з души…Всего с рыбенского посаду и вновь определенных с 546 душ подушного окладу на год по 632 рубля 80 копеек».(11)   Как видим, замена окладных сборов на подушную подать принесла казне шестикратную прибыль. Неокладные сборы получили название «канцелярских». Их состав, количество и размер периодически менялись. Теперь сюда входили оброчные деньги не только с рыбных ловель, но и с лавок, лавочных мест, «скамеек», кузниц, харчевен, амбаров, с домовых бань, с двух мельниц на Черемхе, с мостов и перевозов, «отвальные и привальные» сборы с судов, с найма кормщиков, работников, «извощиков» и многие другие. Вместе с таможенными пошлинами и питейной прибылью канцелярские сборы по Рыбной слободе давали казне до 7 тысяч дохода. Доля каждого слобожанина в этих расходах зависела от его участия в торговых операциях и от наличия у него какой-либо собственности. Она ежегодно регулировалась «окладчиками».

    Конечно, ратуша далеко не все свои решения согласовывала с «миром». Личная ответственность за все происходящее в слободе все равно лежала на бургомистре и ратманах. Отсюда и осознание ими значимости своей роли. В этом смысле показательна история с князем Тяпиным. В конце сентября 1757 года он прибыл в Рыбную слободу с караваном дубовых лесов и потребовал от нашей ратуши предоставить ему с командой квартиры. А ещё князь запросил сведения о ценах на барки, коноводов и лоцманов. Навигация уже закончилась, поэтому караван должен был зимовать в Шексне, а команда – оставаться на судах согласно указу Адмиралтейства. Кроме того, ратуша объяснила, что барок в наличии нет, значит, и «нужности» ему, князю, в ценах на отсутствующих лоцманов и коноводов – тоже нет. Но более всего Тяпина возмутило требование ратуши: «чтоб ваше благородие и впредь неосновательными переписками рыбнослобоцкую ратушу не утруждал и тем в текущих делах помешательства не чинил. И благородный прапорщик князь господин Тяпин да благоволит о том быть известен». «Извещенный» прапорщик «доношение» ратуши счел «кощунством», обвинив членов ратуши в «скудоумии» и пригрозил «сатисфакцией» (вызов на дуэль за оскорбление). В заключение он снова затребовал цены на суда, лоцманов и коноводов. На сей раз наша ратуша, как пушкинская золотая рыбка, ничего не ответила: ни про цены, ни про то, что князь не мог вызвать на дуэль крепостных (хотя и дворцовых) крестьян. Последнее обстоятельство не мешало им поучать не только «какого-то» князя, но и Дворцовую канцелярию. В том же 1757 году «рыбенцы» выбрали ратманом Ф.В.Жилова, но из Дворцовой канцелярии пришел указ «о невыборе его ни в какие службы», ибо он заключил контракт на поставку живой стерляди во Дворец. Ратуша нарушить указ не посмела. Однако в «Дворцовую канцелярию (было) соблаговолено сообщить, дабы впредь таковых рыбнослободских купцов без увольнения рыбнослободской ратуши ни к каким подрядам не допускать, понеже оное рыбнослободское купечество имеет в службах против других городов…великое отягощение, ибо рыбнослободцов, как находящихся под следствием, так и в разных службах обретается до ста человек».(13)   Переписка с Главным магистратом, с ярославскими чиновниками, с пошехонским воеводой, с князем Тяпиным и даже с Сенатом свидетельствует, что, несмотря на «смиренные» формулировки документов, наши предки не испытывали подобострастия ни перед кем. Откуда же такая гордыня у дворцовых крестьян? А юридически они были именно таковыми, о чем в 1724 году им напомнил Приказ Большого дворца, в связи с отказом слобожан платить рыбный оброк «спуста».

     Конечно, рыбнослободцы были лично свободны: эту привилегию они получали при записи в слободу. Их не продавали и не покупали (хотя плетьми сами себя слобожане «драли нещадно»). Они могли заниматься любым видом деятельности, но ограничения все-таки существовали. Нельзя было продавать свой двор иногородним: земля-то была посадской (государевой) собственностью. Нельзя было покинуть слободу без разрешения ратуши. Без её «одобрительного свидетельства» (т. н. «атестата») нельзя было ни занять денег из «соляной казны» (своеобразного госбанка того времени), ни получить казенный подряд, ни стать откупщиком. Такой конфуз получился с Ф.Жилым в 1731 году, когда он вознамерился взять на откуп питейные сборы в Пошехонье. Приговор ратуши звучал жестко: «Федор Жилой малопожиточен, купечества не имеет и пьет безвремянно, а пропитание имеет от детей, верить ему невозможно».(14)   Зато ни одному «рыблянину» не удавалось избежать неоплачиваемой «государевой службы» в Рыбной слободе и за её пределами. Конечно, подобные правила распространялись на все посады.

     Уникальность Рыбной слободы заключалась не в этом. С одной стороны, петровские реформы способствовали её быстрому развитию, а с другой стороны, нехватка свободной земли внутри селения ограничивала численность жителей. Это привело к тому, что все население со временем связали родственные и дружеские узы (что, однако, не мешало возникать конфликтам). С точки зрения властей, «малолюдство» не должно было влиять на исполнение разных повинностей и на «государевы службы». Вот и приходилось рыбнослободцам регулярно отрываться от своих дел и превращаться то в старосту, то в десятского, то в целовальника. Например, послужной список М.Ф.Кувшинникова за 1745 – 1777 годы выглядит так:

1745  – десятский,

1750 – десятский,

1753 – целовальник при питейных сборах,

1755 – целовальник при соляной продаже в с. Еремейцеве,

1758 – пятидесятский,

1761 – судья словесного суда,

1764 – целовальник у соляной продажи,

1768 – староста,

1772 – ларечный при питейных сборах,

1777 – ларечный при соляной продаже в Пошехонье.(15)

     Естественно, не всем так «везло»: у многих послужной список значительно короче. Так, Афанасий Егоров Тюменев в 1762 году был старостой, в 1765 – целовальником «у приему вина», в 1769-1771 годах – бургомистром.(16)   В будничной суете вряд ли кто из «рыбенцев» задумывался о том, что «государева служба», кроме хлопот, приносит и  пользу. Во-первых, от посадских людей, находящихся на службе, требовался определенный уровень грамотности – и в середине XVIII века в Рыбной слободе более половины мужчин умели читать и писать. Находясь в течение своей жизни на разных должностях, почти каждый рыбнослободец знакомился с большим количеством законодательных актов и умел ими пользоваться. Поэтому и наш мирской сход не был ни смиренной безгласной массой, ни просто крикливой толпой. Об этом свидетельствуют грамотные и взвешенные «приговоры» схода, даже те, что вызывали противостояние с властью. Во-вторых, столь разносторонняя служба вырабатывала у «рыблян» навык общения с представителями разных социальных слоев (от дворянина до нищего). У человека появлялось умение быстро ориентироваться в любой ситуации и принимать правильное решение, умение «держать удар» в прямом и переносном смысле. Поскольку через такую «ротацию кадров» проходили представители всех семейств (а их всего-то насчитывалось сотни три) то мужское население Рыбной слободы к середине века превратилось в своеобразную управленческую элиту. Прав был П.Смирнов, говоря, что в слободах «вызревали формы будущего городского устройства». Приобретенные при этом навыки и умения, несомненно, помогали нашим предкам и в купеческих делах. Таким образом, «государеву службу» и, в частности, ратушу можно считать своеобразной «школой управления».

         ПРИМЕЧАНИЯ

1. Тихомиров М.Н. Российское государство XV – XVII веков. М., 1973. – С. 335.
2. РбФ ГАЯО. Ф.1. Рыбнослободская ратуша. Оп.1. Д.13. Л.43.
3. Там же. Д.280. Л.2.
4. Там же. Д.537. Л.63об.
5. Там же. Л.48.
6. Там же. Д.176. Л.49об.
7. Там же. Д.690. Л.7-9.
8. Там же. Д.369. Л.50.
9. Там же. Д.182. Л.30.
10. Там же. Д.7. Л.12-12об.
11. Там же. Д.60. Л.49-49об.
12. Там же. Д.351. Л.1-11об.
13.  Там же. Д.344. Л.27.
14. Там же. Д.72. Л.72.
15.  Там же. Ф.4. Городовой магистрат. Оп.1. Д.15. Л.16об.
16. Там же. Л.5об.
17. Смирнов П.П. Посадские люди и их классовая борьба до середины XVII века. Т.1. М. – Л., 1947. – С. 58.