Уфимские страницы: письма братьев Багудиных
Мой интерес к истории эвакуации нашего завода в Уфу в октябре 1941 года возник не на пустом месте. Мне уже приходилось рассказывать о том, как в Уфе оказался отец. Память хранит подробности его возвращения в Рыбинск, рассказы о пережитом и увиденном, в достоверность которых в те времена трудно было поверить.
Тема Уфы всегда присутствовала в наших семейных разговорах — родители моей жены осенью 1941 года покинули родные места, оставив стариков в Глебово, а вернулись домой спустя 10 лет, испив полной чашей все тяжкие испытания, свалившиеся на эвакуированных рыбинцев.
Волей обстоятельств в моих руках оказались письма трех братьев Багудиных из Уфы родителям в Глебово. К сожалению не все письма сохранились. Но и те, что дошли до нас, являют собой уникальный документ своего времени. Они далеко выходят за рамки личной, семейной хроники. Письма родителям полны невыдуманных историй, которые достовернее и убедительнее любых официальных документов. Это обстоятельство и побудило меня познакомить читателей нашей газеты с фрагментами семейной переписки братьев Багудиных.
Вообще-то в этой семье было 4 брата, которые рождались через каждые два года, начиная с 1918.
Трое старших — Александр, Борис и Павел после окончания Глебовской средней школы поступили в авиационный техникум, успели его закончить. И только война помешала им получить высшее образование. Их учеба в вечернем авиационном институте была прервана войной и последующей эвакуацией. Они покинули Рыбинск, оставив дома старую мать и не совсем здорового отца, которого, несмотря на его болезнь и возраст, — Дмитрий Николаевич участвовал в первой мировой, — мобилизовали в военизированную охрану. Дома с матерью остался младший брат Сергей. Он в скором времени окажется на фронте. В составе танкового корпуса, будучи полковым разведчиком, дойдет до Берлина, будет тяжело контужен в боях на печально знаменитых Зееловских высотах. Последствия контузии окажутся роковыми — самый младший из братьев, Сергей, первым уйдет из жизни в возрасте 42 лет, оставив молодую вдову и дочь…
Ветераны Рыбинского моторостроительного завода хорошо знали и помнят двух других братьев Багудиных. Старший — Александр Дмитриевич, высококлассный специалист, намеренно уклонялся от карьерного роста в области административной деятельности, сконцентрировавшись на технологической работе. Был начальником тех. отдела, потом заместителем начальника 44-го цеха по техническим вопросам, и категорически отказывался возглавить цех. В техникуме он подружился со своей однокурсницей Тосей Штефко, вместе с ней и ее престарелой бабушкой поехал в Уфу. Там в 1942 году у них родилась дочь Вера.
Второй брат — Борис Дмитриевич — проявил недюжинные организаторские способности, не боялся взять на себя выработку и реализацию решения производственных проблем – качества, отличающие кандидата на крупную административно-техническую работу. У него имелись предпосылки для того, чтобы стать крупным руководителем. И он стал им. В Уфе возглавил технический отдел, а вернувшись в Рыбинск, занял должность начальника цеха. Позднее, работая в команде П.Ф.Дерунова, стал заместителем директора завода по производству.
Третий брат, Павел Дмитриевич, термист по первому образованию. В Уфе работал ведущим технологом в термическом цехе, а когда приехавший из Рыбинска вечерний институт возобновил свою деятельность, он восстановился и продолжил учебу, начатую в Рыбинске. По окончании войны Павел перевелся в Московский институт стали, закончил его, был направлен в Свердловск на знаменитый Уралмаш. Потом по рекомендации Свердловского обкома партии учился в Академии Внешторга. По окончании ее много работал за рубежом: Германия, Австрия, Куба, Венгрия, шесть лет в Алжире, где по рекомендации Косыгина работал экономическим советником правительства страны. Павел Дмитриевич — Заслуженный экономист СССР, владеющий тремя европейскими языками, прекрасно знающий музыку, литературу. На заслуженный отдых он отправился с должности заведующего Главным экономическим отделом секретариата СЭВ. На протяжении всей жизни Павел писал стихи, писал и складывал в стол, не помышляя обнародовать их. И только по нашему настоянию он прислал их в Рыбинск. Стихи сразу же захватили нас образностью, глубиной мысли, хорошим чувством стихотворного ритма и кругом тем, к которым обращался автор. Мы сразу поняли, что судьба свела нас с настоящим поэтом, который, как это часто случается в среде интеллектуалов, не придает значения своему поэтическому дару. Мы тут же написали большое письмо П.Дм. с настоятельной просьбой сделать эти стихи достоянием широкого круга читателей. Очевидно, это письмо возымело действие, и к 85- летию П.Дм. его дочь, Ирина Павловна и зять, известный эстрадный певец Лев Лещенко, издали эту книгу под названием «Рифмовки разных лет». Презентация этого сборника прошла в октябре 2009 года в Доме культуры села Глебова при участии участников театральной студии «Аншлаг», старшеклассников глебовской школы и оркестра народных инструментов им. П.И. Павлова. А в феврале в центральной библиотеке им. Энгельса прошел литературный вечер, посвященный этой книге.
Но тема моей сегодняшней публикации – письма, письма братьев Багудиных, написанные в военное время. Письма тех дней, когда три брата налаживали производство авиационных двигателей и свой незатейливый быт в Уфе. Они постоянно писали домой в родное Глебово. Их письма, помимо подробностей жизни и работы в Уфе, дышат такой искренней любовью к родным местам, к родителям, ко всему, чего лишила их война, какой трудно было ожидать от «технарей до мозга костей». Они, эти письма стали полной неожиданностью и для потомков этих людей, их детей и внуков. Такого восторженно поэтического восприятия Родины и всего, с ней связанного, я ранее не встречал.
Жаль, что сохранились не вся их переписка. Но и то, что дошло до нас впечатляет и не может оставить равнодушным.
Из писем Александра Багудина
12 апреля 1942 года
«…Сообщаю вам, что мы все здоровы, и никто из нас больше не болеет. Борю и Павлика вижу почти каждый день — то зайдут за хлебом, то помыться, то по пути, то просто повидаться и кое-что перекусить. А с этим делом у нас из рук вон плохо — поесть приходится кой-чего и так мало, что есть хочется всегда. Сейчас весна — свежий ветер — сколько бы надо пищи молодому и здоровому организму, а ее нет…
… Нам уехать сейчас никак нельзя ни под каким видом — даже не принимают с таким разговором — что будет позднее…
… сижу дома и отдыхаю. Ходил в район за 35-40 км с саночками и привез 3,5 пуда картошки по 120 — 150 руб. за пуд. Устал немножко, т.к. здесь дорога уже рухнула. Путь в район занял 3 дня. День шли туда, день покупали (вернее клянчили, чтоб продали) и 14 часов вез обратно картошку. Так что теперь живем пороскошнее — варим картошку.
Весна у нас здесь в разгаре. Тоже прилетели грачи и шумят в роще. Утром на работу иду пешком и крик неугомонных грачей напоминает многое: дом, вас, и спокойную, обеспеченную жизнь дома».
26 апреля 1942 года Здравствуйте дорогие мои !
Сегодня выходной день, но я иду на работу, — выхожу пораньше, т.к. на улице жарко, и быстро идти трудно. Погода здесь установилась чудесная, вот уже пятый день небо ясно и беспощадно жжет солнце, кругом столбы пыли.
Я встал рано, Тося, Павлик еще спят — им сегодня не работать. Павлик у нас живет 2 недели и о нем заботятся так же, как и обо мне. И вообще ко всем нам такое хорошее отношение с их стороны, что не знаю, как и отблагодарить. Мы для них,(А.Д. имеет в виду свою жену и ее бабушку – А.П.) как родные. Благодаря им мы всегда чисты, переодеты, находимся в замечательных жилищных условиях. Тося кой что подзашьет, починит, следит, как за братьями. Мне к 1 мая Тося сделала большой подарок — мой синий костюм перевернула и перешила и он теперь выглядит совсем как новый. Тем более что предварительно был выстиран В ГОРЧИЦЕ!
Откровенно говоря, без них мы бы здесь захирели. Сегодня Боря тоже приехал к нам повидаться и погладить костюм, т.к. завтра он пойдет в клуб.
Здоровье у нас троих не плохое — правда изрядно исхудали, т.к. жизнь не спокойная и не богатая — да и тоска по родине очень гнетет. Даже весна не радует.
Планы наши о возвращении домой этой весной разбиты усилившимися налетами стервятников на Рыбинск, так что переводка прекращена. (Тогда в Уфе среди наших земляков ходили слухи о возрождении завода в Рыбинске, а с ними возможность вернуться домой — прим. А.П.)
Дорогие! Через 5 дней 1 мая . Отметьте его по- хорошему, как это мы делали раньше. Ну, а мы достали ЛИШНЮЮ БУХАНОЧКУ ХЛЕБА, имеем 1 кг САХАРУ, и дядя Миша дал КРАСНЕНЬКОГО ВИНА. Так что отметим не плохо нашу новую жизнь. Ну, и Тося и Бабушка, может быть, что-нибудь сготовят поесть — мы уже привыкли, здесь все так живут.
Мы взяли здесь 0,04 га под огород — не знаю, купим ли семян картошки. С каким желанием я бы делал огород дома, а здесь, наверное, не будем и приступать. Нужда есть, а охоты и желания нет совершенно…
. … Часто как сказки чудесные рассказываем в воспоминаниях о доме, о полях наших, лесах, реках, о навсегда улетевшем детстве и в мечтах улетаем к Вам. Кажется, что лучше наших мест и нет. Как там привольно и легко дышалось, здесь леса нет, а только голые, черные отроги Уральских гор — дикая и нищая природа — да пыль…»
24 декабря 1942 года
С Новым годом, дорогой папочка !!!
Что-то он нам сулит — доброе, или опять новые каверзы и лишения?
А мы будем встречать Новый год в семье с увеличенным составом. Шестого декабря у Тоси родилась благополучно хорошенькая, здоровенькая дочка (Вера). Дочурка вся в меня, — ну как говорят капля в каплю. Назвали мы ее Верочкой. Все прошло благополучно, и Тося вполне здорова. Дочурка очень спокойная и всю ночь спит и нас не тревожит.
Заботы, конечно, прибавилось. С питанием пока все устроили хорошо — правда все только мне приходится делать…
Папочка! Так скучно здесь — далеко от вас и в неопределенном положении. Грусть и какие-то нехорошие предчувствия заедают — в голове какой-то туман всегда, а сердце болит и болит, и все ждешь еще более худшего.
О вас с мамой соскучился страшно. Даже трудно передать. А родина влечет сильно-сильно. Вспоминается часто дом, Волга, леса, поля. Часто лежу в постели и в голове перебираю картинки из жизни нашей семьи, родины, дома,
Боже! когда мы там будем снова, когда я смогу Вас обнять и приласкать. А вот сейчас вспоминаю Новый год (на 1 января 1941 г.), последний раз встреченный в дорогом Глебове. Был 40-градусный мороз, а мы все съехались к Вам. Как тепло, дружественно было дома. Как хорошо было в нашей семье, и ни тени забот — уют, на сердце легко-легко. А какая радость была для нас приехать домой. Сколько было полезных удовольствий, как хорошо проводили время, как отдыхали. Не то теперь — теперь тяжелое время.
О нас не беспокойтесь, мы все трое здоровы, не болеем, но похудели. Обеды аховые — не калорийные. Мыла для стирки удалось достать немного, а то хоть плачь. На днях мы с Борей ездили в район и привезли продуктов.
Погода у нас стоит теплая — холода прошли.
Работать приходится много. Последние две недели домой прихожу в 11 — 12 часов вечера.
Берегите себя. Сохраните свое здоровье для нас, для будущего».
Всеми помыслами своими наши земляки были на родине, в родных местах, на дорогой сердцу Волге. Единственная ниточка, связывавшая их с Рыбинском, была почта. Самодельные конверты с обязательным штампом «Просмотрено военной цензурой» и сегодня хранятся во многих семьях как дорогая реликвия времен войны, оставаясь документальным подтверждением всего того, что выпало на долю наших близких.
Оказаться дома, среди своих, близких увидеть родину, любимую Волгу было заветной и неисполнимой мечтой каждого рыбинца, занесенного военным лихолетьем на Урал, в Башкирию.
Об отпусках и речи быть не могло. Но все же кому-то удавалось под разными предлогами вырваться на побывку домой. Администрация завода находила лазейки для поощрения лучших работников, одно из которых — краткосрочный отпуск под видом командировки на Рыбинский завод с мотивировкой «для выполнения спецзаданий». Павел Дмитриевич воспользовался такой возможностью.
Со временем эта практика получила такое распространение, что вынужден был вмешаться Наркомат Авиационной промышленности, выпустивший в ноябре 1944 года приказ, в котором директорам заводов категорически запрещалось выдавать рабочим и служащим под вымышленными основаниями командировочные удостоверения, фактически прикрывающие предоставление краткосрочных отпусков.
Из воспоминаний П.Д. Багудина: «Добрым делом оказалось стремление Администрации завода оказать помощь тем, кто хотел бы во время отпуска (а их ближе к концу войны стали по возможности предоставлять) навестить родные места. Вместо отпускного удостоверения выдавали командировочное, что облегчало приобретение билетов через соответствующие кассы, облегчало проезд и вообще защищало от всевозможных придирок и проверок.
Кажется, я был одним из первых, кто воспользовался этим, и уже летом 1943 года » перекладными» поездами двигался в сторону Москвы, Ярославля и Рыбинска. Прямых маршрутов не существовало, были пересадки, часто неожиданные. Странным казалось, что въехав в Горький на Ромодановский вокзал, следовало пешком или на телеге перебраться на Московский и там снова вступать в битву за место в уже новом составе, направлявшемся в столицу. Связи между вокзалами не было. Подробности создают наглядность.
Назову одну, чтобы себя не забыть и общую ситуацию с поездами показать.
Ждать у входа на перрон в ожидании сигнала о начале посадки означало, что останешься без места. А мне хотелось занять полку, пусть даже третью, багажную. Сделав вид, что прогуливаюсь, вошел на переходной мост над платформами, остановился над опорой моста, осмотрелся — кругом тихо и пустынно. Будущие пассажиры толпятся у перекрытого входа на перрон. Я быстро перекинулся через ограждение, уцепился ногами, а потом и руками за железную трубу опоры и плавно спустился на перрон. Вот и мой вагон. При первом звуке сигнала на посадку я ныряю в него и выбираю место…
…Что же так непреодолимо тянуло меня на Родину? Этого я ни понять, ни уяснить себе не мог. Я же знал, что от прежней жизни там почти ничего не осталось. Кроме родителей ни друзей, ни сверстников. Но что-то притягивало. Конечно, хотелось помочь маме. Но я в этом не был совершенно уверен — отпуск получался очень коротким, поскольку на проезд туда и обратно следовало резервировать десять дней, не менее.
…Наконец, добираюсь до Кобостова, выхожу из вагона. Кругом тишина и безлюдье. Иду к селу ближайшей к воде дорогой. Волга спокойна, недвижима, блестит на солнце. Воздух полон сухих летних ароматов. Вижу, что часть недавно сооруженных бетонных огневых точек порушена, балки извлечены для подходящих хозяйственных нужд. Кругом все спокойно. Листья огромных берез вдоль большой дороги не колышутся. И река беззвучна — ни моторных лодок, ни самоходок — тишина и покой.
Мой приезд был, естественно, неожиданным. О возможном отпуске я заранее не сообщал. Короткая беседа, слезы, объятия, обмен новостями о папе, Сереже, о жизни тут, о делах там… Я через заросший ботвой картошки огород иду к Волге. Взгляд налево, взгляд направо — все как было, все на месте. Да и признаки жизни слышны — это визг, писк и смех купающейся детворы. Оказалось среди них много детей-ленинградцев, успевших выехать до того, как город был взят в блокадное кольцо. Теперь они осели в Глебово.
…Решил сходу заняться делом, подсказанным мамой — сооружением лестницы. Для этого надо было принести из лесу, по крайне мере, шесть лесин — для боков и перекладин. Отыскал старинный папин топорик, отправился в дальний лес. Срубил живые елки, обрубил сучки, два ствола очистил от коры и, взвалив тяжелые концы на плечо, двинулся к дому по «Средней дороге», оставляя в сыпучем грунте заметные следы. Не доходя до «Дальних пеньев» был задержан.
Человек, остановивший меня, назвался лесничим. Это был один из заволжских переселенцев, некто Ситников, очень разумный, спокойный человек. Он часто заходил к нам. Я его знал и хорошо помнил. Но он-то не мог меня узнать. Тут же приступил к пристрастному дознанию: «Кто разрешил? Прежде чем срубать деревья, необходимо получить разрешение сельсовета, лесничества или колхоза, в зависимости от того, где намерен взять дерево, в чьем лесу. Принадлежность лесных массивов тут разная…»
Я в ответ: » Это для меня новость, для таких нужд, как изготовление пожарных лестниц, сроду никаких разрешений не требовалось. Срубали подходящие елки и делали. Посмотрите, у каждого дома такие лестницы имеются»
Лесник на мои слова никак не прореагировал и продолжил в том же духе: «Да и лесу ты нанес определенный ущерб, оставил там сучки и даже кору, а это засорение леса… Придется пройти в Сельсовет и составить протокол о самовольной порубке.»
Я с новой силой стал » качать права», для чего, откровенно говоря, не имел никаких оснований — мало ли каких решений тут местная власть могла напринимать по мотивам военного времени. «Пошли!» — скомандовал лесник. Но я и с места не сдвинулся, придумывая что бы такое ему еще сказать. «Что, силу мне применить что ли? И откуда ты взялся такой бестолковый? Чей ты?» Я тихо ответил: «В отпуск приехал. Багудин я».
Ситников взвился. И я услышал родной с детства лексикон: » В мать — перемать, в тать, в бога и в душу, дать, взять и т. д. С того бы и начал. Помочь что ли?» — «Нет, спасибо, я сам дотащусь».
Мы разошлись. Лесник пошел к селу быстрым шагом, я — медленным с частыми остановками. Возле дома меня встретила мать: «Заходил Ситников, рассказал о вашей встрече и перепалке, сказал: «задиристый у тебя сынок-то!».
…В любую свободную минуту я выходил к Волге, любовался прелестными видами другого берега и наших мест. Видел новое, вспоминал старые уютные пейзажи, когда водохранилище еще не было заполнено, видны были наши луга, множество деревенек на противоположном берегу, а так же не порушенные храмы Сменцева, Коприна, Ивановского Глебова, так гармонично вписавшиеся в общий пейзаж. Казалось, закрой глаза, замри, и ты услышишь разлитый в пространстве мелодичный колокольный звон. Не странно ли: в церковь мы не ходили, разве только при похоронах близких, с религией, вроде бы, разделались, а колокольный звон слушать любили…»
25 июля 1943года. Из письма жене Наталье Михайловне.
«…. Вот и замкнут » чертовский круг» дорожных мытарств! Я вновь в Уфе. Тебе трудно представить всю совокупность дорожных переживаний, не быв ни разу в таких длительных поездках.
Конечно, если эти переживания связаны с поездкой домой, к вам на родину, то на них можно бы и плюнуть. Но если это связано с отъездом в далекие нелюбимые края, с борьбой не только с идиотской постановкой железнодорожных вопросов, а еще и с личными переживаниями в связи с вынужденным отбытием, то на трудности поездки нельзя ни плюнуть, ни махнуть рукой!
…Последнее письмо послал вам со станции Верещагино. Этот пункт далеконько от г. Молотова (ныне г. Пермь – А.П.), куда мы прибыли в 8 часов по московскому времени.
Пока соображали насчет «жратвы», времени 10, писать некогда. Я решил сократить свой путь и, не доезжая до Свердловска, слезть на станции Кузино с тем, чтобы ближайшим поездом попасть на станцию Бердеуш( 230 км от Уфы).
Но ввиду того, что наш поезд на Кузино опоздал буквально на 2 минуты, поезд на Бердеуш ушел, а следующий мог пойти только 25-го. Не теряя времени, я «взгромоздился» обратно в Московский поезд и с растрепанными чувствами поехал на Свердловск.
Прибыли туда в 9 , сразу озаботился компостированием билетов. Я ужаснулся тому количеству людей, которые пытались попасть на челябинский поезд. Как-то втиснулся без очереди и, предварительно простояв пред впуском в кассовый зал сначала под палящим солнцем ( в плаще и с вещами), а затем под проливным дождем более 3 часов, оформил билет.
На Челябинск тронулись в плохоньком вагоне, на грязных полках, с соседом из узбеков. Прибыли туда около 6 утра.
Отправка на Уфу в 9. Опять 3 часа простоял в очереди, но толку добиться не удалось.
Здесь играет роль взяточничество, на что натолкнула людей челябинская жизнь- все здесь превратились в «Васю — денежки». В поезд сел «на арапа» — без компостирования. Вагон набили до отказа, весь путь пришлось ехать стоя, не говоря уж о сне.. Дорогой оштрафовали за некомпостированный проезд на 25 рублей.
Сегодня в 7 утра прибыл в Уфу. Все расстояние в 2300 км проехал немного меньше 5 суток — это очень хорошо. Тут фортуна не отвернулась, и нигде мне не приходилось сидеть более 10 часов, тогда как люди сидят по 5 суток. Правда мне и нельзя было нисколько сидеть — питание заставляло торопиться.
Что было бы, если б в такие времена все мы семьей тронулись в путь? Наплакались бы…
Сегодня выходной. Утром застал Павлика, но он вскоре уехал — ему дежурить. Успел кое-что рассказать. Все остальное потом!
…Жизнь втиснулась в рамки уфимской жизни! Может быть, это только на первых порах, но сейчас мне и душно, и горько и обидно! …Завидую оставшимся на родине КЕПКЕ И БОТИНКАМ!»
Сохранилось письмо отцу, написанное Борисом Дмитриевичем 13 мая 1943 года. Год этот был особенно сложный для всех братьев, — сложный и в бытовом, и в моральном плане. Письма их домой полны неизбывной тоски по родным местам, по дому, по родителям. Но в первый и единственный раз эта ностальгия выплеснулась в поэтические строки. Они были откровением для родных Бориса Дмитриевича, которых я, спустя много лет после смерти автора, познакомил с его стихами. Они и предположить не могли, что их отец был наделен и поэтическим даром.
В дневнике моем так написано:
Коль судьба велит- так расстанемся.
Но когда — нибудь снова встретимся…
Прочитал слова столь знакомые,
Грустью горькою сердце обдало!
Эх ты волюшка подневольная!
Половина слов словно в руку сон,
Ровно год назад как исполнилась!
В голубой дали за вершиной гор
Где скрывается солнце под вечер
Я оставил вас, сердцу милые
Папа с мамою да любимая!
Я ушел от вас, нивы желтые,
Горы дивные села Глебово,
Волгу — матушку, что течет меж гор,
Шумный, темный лес, где знакомы мне
Каждой тропочки небольшой изгиб…
Где приятны мне с детства раннего
Песни разные хора птичьего,
Где свободы дух жизни будущей
Расцветал в душе розой красною.
Где журчала жизнь песней радостной…
Да, ушел от вас поздней осенью
Под печальный стон ветра буйного!
Под прощальный гул леса стройного,
Под унылый звон дождевой струны,
Что текла из глаз дня прощального!
Эх ты, Родина, видно чуяла
Что в чужом краю под пятой судьбы
Оставаться нам время долгое…
Жить да мучиться в стороне глухой.
И не знать, когда солнце радости
Озарит лучом дни печальные.
И когда вернет злой судьбы закон
Голубой простор твой, о Родина!
И когда мы вновь с сердцем плачущим
Обоймем родных и устроим жизнь!!!
Борис Багудин
13 мая 1943 г
Из письма Бориса Багудина. Уфа 6 мая 1944 года. «Добрый день, папочка!
…Прошедшая зима достала, что называется «до пяток» и, тем не менее, у меня нет желания и энергии работать по своему обеспечению..
Недавно был разговор с зам. нач. по тех. части Фроловым. После первого, так сказать, предварительного разговора он дал согласие на мой перевод в Рыбинск, а когда недавно сунулся подписать заявление о переводке — отказал наотрез. Мотивирует тем, что начальник цеха Смоленский сказал: «Багудина не отпущу! Пусть ждет конца войны!»
Но я уже писал, что в силу всех подлостей человеческих, в силу сложившейся обстановки здесь «ждалки» не хватает. Приставал к Фролову несколько раз и, в конце концов, получил такую убаюкивающую фразу: » В отпуск можешь ехать хоть сейчас, а переводку могу дать только после того, как из цеха потребуют хотя бы одного человека в Рыбинск!»
Ладно, что ответил, но я теперь не верю и этому, потому что человек многих обнадеживает и никому ничего не делает! …Тем не менее, надеюсь, что может быть и отпустят, когда будет разверстка на людей! Но когда?.
Возможно, удастся летом побывать дома, а потом махнуть в ряды «доблестной Красной Армии»! Человеческой подлости, человеческому бездушию и тупоумию можно предпочесть и фронт, и смерть, и что угодно! Вот основные вопросы, по которым я только и могу писать, которые только и занимают меня сейчас!
Все остальное пустое, холодное существование в чужой абсолютно стороне. А если прибавить ко всему этому то, что ходишь полуоборванный, полугрязный и полуголодный, то станет вам ясно, что стремление мое вырваться не имеет границ. Родина и родные постоянно в голове и даже нет ночи, чтоб не побывал в Глебове. Теперь станет совершенно ясно, что валандаться здесь нет больше ни терпения, ни сил. И это у каждого…
Слухи, доходящие о вашей жизни и о ценах рыбинских, просто кажутся теперь нереальными. У нас все по-прежнему отличается от вашего в сторону увеличения в 3 раза. Буквально не хватает средств для того, чтобы сводить концы с концами!
Конечно, я уверен, что побывать нынче дома — побываю! Уж чего-чего, а это я заслужил хотя бы своей покорностью и работой!
…В майские выходные дни был полный день у Саши! Насмотрелся и наигрался с Сашиной Верунькой и позавидовал, ей Богу, Сашиному счастью! Ребенок в нашей жизни — большое дело для забвения всех невзгод, хотя его воспитание в наших условиях тяжелая вещь…»