Триста лет из истории города Рыбинска принадлежат его предшественнице — Рыбной слободе. К сожалению, время не пощадило документы начального периода существования селения. Поэтому его историю пришлось буквально реконструировать на основе «Писцовой книги» 1674-1676 годов. Практически единственным источником по истории Рыбной слободы XVIII века в является хранящийся в Рыбинском филиале Государственного архива Ярославской области фонд Рыбнослободской ратуши, тоже понесший значительные утраты. С этим источником много лет работает архивист Галина Левина. Ее очерки о событиях 1717-1747 годов были опубликованы в газете «Рыбинская среда» (№№67-137, с ноября 2009 по март 2016 года), часть из них вышла в свет отдельным изданием в «Библиотеке «Рыбинской среды» в 2012 году. И вот — еще один новый очерк, проливающий свет на события середины XVIII века.
Объединение материалов за данный период вызвано обычной причиной – нехваткой документов: за 1748-1749 годы всего 47 «листиков» жалоб, за 1750 год – ни одного, за 1751 год – тоже в основном «явочные челобитные». В целом создается довольно типичная картина происшествий.
Из лавки Михайлы Роговиковского исчезли женские «воротушки», кокошник и жемчужное ожерелье да два слитка: свинцовый и серебряный. Обладатель буйного «ндрава», Федор Селецкий гонялся за своей женой с топором. Поскольку ей удалось убежать, он «её приданое в ларце перерубил». А сынок его, Алексей, «всего лишь» пообещал сжечь «высокие хоромы» Ивана Посникова, когда тот потребовал заплатить за взятые в долг шелковые кружева. Братья Клоковы: Антипа, Василий и Яков – пришли в гости к четвертому братцу, Алексею. Того не оказалось дома – и хозяйка не пустила. Во гневе Клоковы изрубили ворота и попытались попасть в избу через окно, ибо дверь на крыльце не поддалась. Раздосадованные братья отправились в торговые ряды, где и нашли Алексея – побили его и на том успокоились.
Почему-то в 1748 году особенно не везло И.И. Попову. В апреле он вместе со своим четырнадцатилетним сыном Алексеем строил барки на берегу Волги. Однажды вечером их подстерегли соседи Клепиковы, и «невем ради какого вымыслу… умышленно, озорнически напали», и стали бить Поповых, «яко злодеев, стягами (шестами), которыми барки спихивают в воду». На крики прибежал племянник Ивана, Дмитрий Покровской, и «отбил» их у нападавших. Конечно, Клепиковы – хулиганы. Но уж от приличного человека, ярославского купца Ф.А. Овсянникова, Иван Иванович не мог ожидать подвоха. По заказу ярославца Попов построил две барки «со всеми лесными припасами», взяв задаток – 20 рублей. Приказчик Овсянникова осмотрел суда и… «угнал» их ночью, не заплатив остальные деньги. Вдобавок, от Попова сбежал с хозяйскими деньгами крестьянин, работавший «в наймех» два года.
Вообще-то жалоб на крестьян было много. Одни поставили олонецкому купцу в Рыбную слободу коноводов только под 4 барки вместо 7 обещанных. Другие – судно балахонского купца утопили в Шексне, а должны были сберечь до весны. Третьи – везли хлеб нижегородца Ивана Кощеева. По дороге они груз частично продали, частично подмочили и, прибыв в Рыбную, сбежали, «не учинив ращет». А по вине Андрея Селецкого в слободе зазимовало 100 тысяч пудов соли, которую везли в Москву. Селецкий как доверенное лицо Пыскорского монастыря (поставщика соли) должен был заплатить за дальнейшую дорогу – по 75 рублей за каждую тысячу пудов. Пока Андрей искал деньги, 3 ноября Волга встала: «лед по Волге шел весьма велик, и суда (14 барок) захватило не в удобном ко охранению от вешняго льда месте». Соль «благополучно» выгрузили на берег, но приказчик волновался: «уцелеют ли барки» весной 1749 года. Уцелели. Однако убыток составил 50 рублей.
Большинство происшествий ратуша лишь фиксировала, но иногда проводила и «воспитательные мероприятия». Десятские Ф. Милютинской да Г. Тюменев наказаны плетьми «за безмерное пьянство, и за хождение, и гуляние в неуказанные часы». Десятский Ф. Тюменев «за непослушание, и озорничество, и нехождение во оную ратушу в очередные ему дни, и за безмерное пьянство, и в брани, и в порицании… непрестанно» пятидесятского Данилы Семенова наказан плетьми, «дабы на то смотря, другие так безчинничать не отважились».
Тем не менее «безчинничали» многие. Однако настоящими антигероями этого времени были братья Нечаевы. Имея большие деньги и связи при Дворе, они считали чуть ли не своей собственностью и слободу, и её рыбные угодья, и самих жителей. В 1747 году Иван Матвеевич Нечаев вошел в долю с московскими откупщиками по сбору таможенных и питейных пошлин в Рыбной слободе и стал полновластным хозяином торгового люда. Более всего доставалось рыбным скупщикам Второвым. В челобитной Василия Никитина Второва в 1748 году сказано, что И.М. Нечаев держал его братьев, Елизара и Петра, в таможне «многократно в чепях у стулов и у гирей, яко злодеев, под караулом неисходно немалое время, якобы в неплатеже… таможенных пошлин. И имеющиеся их товары и лавки… многократно почасту печатал и держал те анбары и лавки за помянутыми печатми немалое время. От долгого лежания многие (товары) погнили». Речь прежде всего идет о «живой красной рыбе стерляди», которой «чинитца… от долговременного на привязях сидения (хотя и в садках) немалой вред и напрасная гибель. И от того иные… усыпают, а протчие все глохнут… И за тем против покупной цены… бывает в продаже… немалое уменьшение… в продаже чинитца помешательство».
В этом же году на И. Нечаева подана коллективная жалоба. От имени 7 купцов А.Г. Шонгин сообщал о «необстоятельных и непорядочных поступках» откупщика. Его целовальники «пошлины записывали не в шнуровые книги, а в незакрепленные тетрати, которых… во оной таможне для записи иметь не надлежит. А после того (целовальники) вклепываютца (лгут), якобы те товары от пошлин утаенные и неявленные». Поскольку «рыбенские» купцы не раз и сами служили целовальниками, они прекрасно знали все таможенные порядки. В январе 1749 года уже 15 купцов жалуются на то, что Иван Нечаев и его «доверенные» требуют «несносной годовой оброк и содержат безвинно в цепях и в железах, и ходят без всякого резону денным и ношным временем из них к некоторым в домы, якобы для выемки неявленных товаров». А у них, купцов, «неявленных товаров не имеетца, пошлины плачены». Откупщики хотят привесть их «в крайнее раззорение».
Не менее жестоко, чем братец Иванушка, вел себя по отношению к рыбнослободцам и Петр Матвеевич Нечаев. Всего два примера за 1748 год. Посадский человек Степан Вязьмин второго января, «наысходе втораго часа ночи» отвез свою маменьку в гости к её брату Я.Ф. Клокову. Прежде чем вернуться домой, Степан заглянул на устье Черемхи: не воруют ли его лес, сложенный на берегу. Воруют. Но «воровских людей не застал, покрадено с треть сажени». Как только на обратном пути, на Середней улице, Вязьмин оказался около двора П.М. Нечаева, ворота раскрылись, и оттуда выбежало человек двадцать «з дубьем». Лошадь затащили во двор, а Степана стали избивать «через седельником». Хозяин, глядя в окошко, «посоветовал» раздеть «гостя» и бить плетьми. На прощание Петр Матвеевич пригрозил: «ежели… ты впредь будешь мимо(!) моего двора ездить… я тебя велю прибить до смерти».
Ещё бесчеловечнее П. Нечаев поступил с семейством Федора Зыкова, который арендовал у него мельницу (ту самую, что Петр Матвеевич подложно записал на себя «в вечное пользование»). Заплатив за неё в 1746-1747 годах 300 рублей, Федор намеревался продлить контракт и на 1748 год. Для оформления документа он послал к Нечаеву своего сына Ивана. Но нечаевский слуга по приказу хозяина сначала избил Зыкова, а затем, «посадя в чепь к стулу, мучил». Более того, Ивана увезли на полотняную фабрику и держали там, «яко злодея». Лишь «по оплошности караульщиков» Зыкову удалось бежать. Тогда Нечаев приказал своим дворовым изловить федоровского внука Петра. Мальчонку схватили около Преображенской церкви и «повели на двор к означенному Петру Нечаеву… Оной внук, убоявся того, кричал весьма необычно, на которой ево крик» прибежали посадские люди и «едва могли отнять». Нечаев «похваляетца… впредь бить», а Федор боится, что Петр Матвеевич вообще «утащит их на фабрику».
Конечно, ратуша жаловалась в Ярославль на самоуправство Нечаевых, но там просто не принимали подобные челобитные. Это ощущение абсолютной безнаказанности привело П.М. Нечаева к тому, что он «перешел красную черту» – самовольно записал в свои крепостные 36 рыбнослободцев. Он ссылался на указ, по которому все беглые, обнаруженные на первое января 1736 года на фабриках, отработавшие там не менее 5 лет и обученные какому-либо мастерству, приписываются к предприятию навечно. Однако в указе сказано, что от них должны быть взяты «порушные записи». Действительно, часть рыблян зимой временно работала на полотняной мануфактуре. Но они, оставаясь посадскими людьми, платили все налоги и исполняли все «государевы службы». И никаких «расписок» на себя фабриканту не давали. Более того, они давно уже пытаются доказать Главному магистрату, что «вечное укрепление» их к фабрике – это «фальшивые и умышленные происки» Петра Нечаева, стремящегося к «насильному и неправому завладению» посадскими людьми.
В 1751 году борьба посада и П. Нечаева перешла в новую фазу. По жалобе фабриканта Ярославская провинциальная канцелярия (ЯПК) требует выслать для допроса подьячего Михайлу Селецкого за «порицание» братьев Нечаевых. Ратуша не высылает и… молчит. Ярославль обвиняет местную власть «в закрывательстве» и настаивает на аресте Селецкого. Ратуша вынуждена сообщить, что подьячий выехал из слободы в Петербург. В Сенат. Но «не своею волею», а – «по рассуждению» ратуши. А «рассуждала» она так: в связи «с поклепным написанием» посадских людей к фабрике и «неправильными резонами» Нечаева как бы «не последовало напрасного ущерба… казенного интереса». В переводе на современный язык это означало, что «приписанные» к фабрике рыбляне перестанут платить налоги и нести посадские повинности.
В доказательство того, что «рыбенские» купцы не подпадают под действие указа 1736 года, ратуша напоминает: первого января «у него, Нечаева, каковые работные люди якобы при той фабрике (находились), той фабрики в постройке хотя б единое бревно имелось». Разрешение Мануфактур-коллегии о строительстве полотняной фабрики появилось в Рыбной слободе только 28 марта 1736 года. Михайле же Селецкому по этому «мирскому делу в Правительствующем Сенате… быть необходимо», чтобы представить «достовернейшее» доношение, ибо он его и сочинял. «Кроме ево, Селецкого, (там) быть некому». А как только он вернется, так его сразу и отправят в Ярославль. Но дело-то уже будет сделано. И закончится оно победой посада.
Однако эта победа Рыбной слободы ещё впереди. А пока продолжается конфронтация рыбнослободской ратуши со следственной комиссией «по сыску воров и разбойников». Ситуацию не изменил даже тот факт, что в 1751 году разбойники самолично «прибыли» в Рыбную слободу и исчезли, оставя здесь заболевшего атамана Никиту Григорьева. Об этом узнают в Белозерской провинции при допросе одного из разбойников. Атаман якобы прятался в доме вдовы Ульяны Ивановой, куда и нагрянули с обыском ратушские десятские и солдаты сыскной комиссии – «атамана не сыскали». Однако десятский Степан Зыков «усмотрел» Никиту у другой вдовы, Маланьи Алексеевой, «под сеньми, в тесном месте». «Вытаща ис того места», Степан привел его в комиссию к г-ну Капустину. Разбойник сознался, что жил в слободе у разных людей: Дмитрия Орлова, Ивана Корзина, Федора Репина и у вдовы Ульяны Ивановой. Капустин потребовал прислать их немедленно в комиссию. Но ратуша ответила: «Орлова, Корзина в Рыбной слободе не имеетца, а Федоры Репины имеютца не один, но два, отчества разные, также и вдовы Ульяны Ивановы имеютца две». На всякий случай ратуша сослалась на «Уложение», где «сказано, что ворам верить нельзя». Так что сыщикам пришлось только подписку взять с посадских людей о невыезде из слободы. Начальству же Капустин доложил, что разбойника обнаружил именно он.
Следственная комиссия и ратуша взаимные претензии выражали в разной форме: и в письменной, и в устной, и даже – в «рукопашной». Одна такая «дискуссия» состоялась между ратманом Андреем Ильинским и солдатами-«розсыльщиками» прямо на улице. Когда ратман заявил, что комиссии «кормовых денег» впредь «давано не будет», солдаты хотели его арестовать. Однако Ильинской стал бить их «кулаком по рожам и по бокам и барахтався». Ему на помощь кинулся проходивший мимо бургомистр Иван Шонгин. Он кликнул ещё людей – первым прискакал на лошади его сынок. Андрея отбили, а сыщики сочинили очередное «челобитье». Они жаловались на всё. На «упрямство» торговой элиты: Второвы, Ильинские, Клоковы, Крашенинниковы, Невежинские, Сыроежины, Тюменевы, Шонгины и др. 36 представителей этих семейств находились под караулом и не только не платили недоимку, но, по мнению сыщиков, и «намерялись отдать во владение посторонним людем» свои дворы. По словам «розсыльщиков», рыбляне «никоим образом (в комиссию) затащены быть не могут», ибо «в домы» не пускают, а при аресте сопротивляются. Например, В. Второв, которого пытались взять в торговых рядах, дрался безменом и очень сожалел, что при нем нет ножа.
Комиссия обвиняет местную власть в «противности, и непослушании», и в невыдаче «кормовых». Сама же ратуша неоднократно объясняла, что сыщики получают всё, что просили: канцтовары, квартиры, лодки, «полевые корма» для лошадей. А в выдаче жалованья «никакой задержки не чинитца». Более того, сыщиками «кормовых денег» вперед забрано «немалое число». В задержке расследований виноваты сами члены комиссии, «понеже» они «многократно отъезжают в домы свои и живут (там)… долговременно». Пусть не пишут «ложные доносы» и не требуют «невинно наложенный» на ратушу штраф в 10 рублей. В ответ комиссия грозится вообще «отъехать» из Рыбной слободы. А рыбнослободцы только об этом и мечтают.
Однако мечтать об удалении сыщиков они будут ещё несколько лет. Пока же приходится подчиняться ярославским чиновникам, которые неизменно поддерживают любые претензии в адрес «рыбенской» ратуши. Все организации: следственная комиссия, драгуны Астраханского полка, судовые команды, приезжие чиновники, иногородние целовальники и пр. – требуют квартир. Слобода просит хотя бы частично освободить её от «великого и несносного постоя»: в 1751 году занято 60 дворов, в каждом по 2-3 постояльца. Решение Ярославля – квартиры предоставлять по-прежнему. Новый откупщик, романовский купец Халилов, для сбора таможенных и питейных пошлин содержит 28 целовальников, 13 из которых выбраны из слободы. Но откупщик требует ещё 13 человек. Ратуша сопротивляется, ибо сама она в подобном случае обходилась 14-ю целовальниками. А теперь придется отвлечь людей от «торгоборства» вне очереди. ЯПК настояла на дополнительных выборах.
В связи с любым доносом ЯПК поступает стандартно: «виновного» выслать немедленно. Ответ ратуши также стандартен: «не можно». Причины называются разные: болен, уехал, находится на «государевой» службе, сообщены неточные данные и т. п. В 1751 году не помогло даже описание внешности «нарушителя» закона. Некий вор на допросе в Ярославле сообщил, что проживал «бес пашпорта» в Рыбной слободе у В.И. Жилова. Приметы рыблянина: «роста высокого, волосы русые, борода небольшая, лицом бел». Ратуша ответила, что Василия Жилова даже не приглашали к «освидетельствованию», ибо ему всего 16 лет. Бороды нет. Ярославль не поверил и прислал своего чиновника. Тот выяснил, что в Рыбной, кроме упомянутого юноши, проживает его родной дядюшка, полный тезка. Хитрость не удалась.
Зато удалось спасти «соляных зборщиков» 1750-го года во главе с И.И. Поповым. Их обвинили в завышении цен при продаже соли: по 3 копейки с пуда (пуд – 16 кг). Слобожане вряд ли покупали её пудами, а при приобретении фунтами (400 г) «наценка» «исчезающе» мала. Ратуша не стала спорить с Ярославлем: имения их описала, но сборщиков не выслала. Вместо этого провела свое расследование и выяснила, что «ни с кого ничего не брано, и обвесов чинено отнюдь не было». А значит, и «высылать зборщиков не надлежит». ЯПК вынуждена согласиться.
В декабре 1751 года будет поставлена точка ещё в одном конфликте «рыбенской» ратуши. И с кем! С лучшим другом Нечаевых, главой ЯПК и по «совместительству» ярославским воеводой Бобрищевым-Пушкиным. И.М. Нечаев, будучи откупщиком, очень старался обнаружить у посадских людей «корчемные пития» и «неявленные товары». Пытался привлечь к этому и ратушу, требуя осматривать, описывать и арестовывать подобные товары. По настоянию Нечаева пятидесятский А. Ильинской «ходил, но точию (только) никаких неявленных товаров в доме у него, Кузнецова, не сыскал». ЯПК не просто обвинила ратушу в нежелании помогать откупщику, но и предъявила претензии к ратману Ивану Посникову: не вовремя высылает «соляные» ведомости и казну, а ещё – сам держит дома «неявленные товары».
Чтобы это доказать, ЯПК тайно(!) посылает в слободу своего чиновника Ивана Иконникова с обыском в дом ратмана Посникова, не предупредив об этом не только рыбнослободскую ратушу, но и Ярославский магистрат. Это уже грубейшее нарушение закона. Не найдя у Посникова ничего запрещенного, чиновник явился в ратушу, где и устроил скандал. В ответ она, естественно, обо всем написала в Главный магистрат: о «ложных доносах» И. Нечаева, о его требованиях, в которых нет никакой «ясности»: «какие неявленные товары и у кого порознь поименно имеютца… у кого корчемные пития». Ну и, конечно, ратуша доложила о тайном «сыске» И. Иконникова. По мнению бургомистра, «такое производство чинить не надлежало». Позже члены ратуши с чувством глубокого удовлетворения в письме Главного магистрата прочли, что «реченная ЯПК во отравлении ею той неправильной посылки (чиновника) понесла ответ». История эта происходила в апреле 1750 года, а в декабре имела продолжение, но изложена в документах 1751 года.
16 декабря 1750 года «воевода генерал маэор господин Бобрищев Пушкин в Рыбную слободу приезжал и у… Нечаева быв в гостях, на другой день… по происку ево, Нечаева, взяв из … ратуши чрез дворовых своих людей (на)сильно оной ратуши бургомистра Ивана Шонгина да старосту Федора Крашенинникова… без всякой их винности велел людем своим бить конскими плетьми нещадно, которые, разоболокши, по обнаженному телу… яко злодеев,… и били без всякой милости, от которых их побоев» Шонгин и Крашенинников «лежат весьма больны».
Ратуша написала об этом произволе в Камор-коллегию, в Главный магистрат и в Сенат, прося «милостивой обороны и защищения». «Рыбенцы» «провинились» перед воеводой в том, что не позволили ему взять «безденежно лошадь, сена и овса». А ехал он через Рыбную слободу по своим делам, «з женою и зятем своим князем Голицыным». В январе 1751 года Главный магистрат известил «рыбенскую» ратушу, что её доношение представлено в Сенат, где и было доложено «об оных… ярославского воеводы Бобрищева Пушкина непорядочных… азартных поступках». Магистрат просит, чтоб «он впредь того чинить не отваживался,… понеже купечество состоит в ведомстве Главного магистрата, а губернаторам и воеводам не подчинено». Даже если бургомистр и староста, «хотя б… в чем и виновны были, на квартире у себя наказывать, и от ратуши лошадям сено и овес брать, також подвод и проводников себе требовать не надлежало». И ратуше «о том ведать».
В восемнадцатом столетии вряд ли существовал термин «правозащитник». Но де-факто правозащитники были. По крайней мере, в Рыбной слободе и в Главном магистрате.