Обстоятельства жизни таковы, что о новых путешествиях не приходится и мечтать. Писать о политике надоело. Культурная жизнь страны проистекает в местах очень отдаленных, и даже литературные новинки не просачиваются глубже областных центров. Остается мысленно путешествовать «по волне моей памяти».
На сей раз я попробую рассказать о самом экзотическом месте, где мне случилось побывать, и о котором большинство наших сограждан до сих пор имеет смутное представление, во всяком случае меньшее, чем о курортах Турции и Египта. Речь пойдет о Курильских островах. Причем о Курилах образца 1983-го года. Не знаю изменилось ли там что-нибудь с той достославной поры, а, если изменилось, то в какую сторону. Наверное что-нибудь изменилось, коли первые лица страны стали удостаивать эту окраину своими визитами. Но добраться туда по-прежнему трудно.
Однако, начну по порядку. В 1983-м году мы с моим руководителем Геннадием М. сделали небольшое научное открытие, и начальство премировало нас путешествием на Курилы. Нет, не в туристическую поездку, а в экспедицию, но прямо не связанную с интересами нашей конторы. То есть за сделанную работу наградило возможностью поработать в другом месте. При этом дополнительная работа никаких особенных доходов не сулила, только полевые деньги на пропитание и бесплатные билеты. Сейчас, когда учение Маркса окончательно восторжествовало всюду, за исключением разве что самых отсталых племен, и деньги стали мерилом не только стоимости, но и вообще всего, такой способ поощрения выглядит несколько странно, но при «развитом социализме» практиковались самые неожиданные способы общественного взаимодействия. К тому же мы были молоды, здоровы, любопытны, и возможность повидать дальние края нас вполне обрадовала. Правда, я был отпущен с условием: кровь из носу, но через три месяца вернуться домой, чтобы сразу же отбыть в другую – нужную – экспедицию в Среднюю Азию.
Отряд наш был совсем невелик. Кроме нас с Геной в него входил еще только начальник – Валрий Е. – единственный кто преследовал на островах собственные научные интересы. Ну а нас он взял чтобы таскать грузы, отбирать камни где он укажет, да по очереди готовить пищу. И чтобы не скучно было. Все мы были, если и не близкими друзьями, то уж точно приятелями.
В те времена большие самолеты до Владивостока не летали. Поэтому в Хабаровске была пересадка и перегрузка всех наших вьючных ящиков, спальных мешков и, главное, самого большого ящика, где хранилось более центнера отборной ярославской картошки. Картошка впоследствии оказалась чуть ли не самым ценным нашим грузом. Даже канистра со спиртом не имела такой ценности, потому что «Спирт питьевой» свободно продавался во всех торговых точках Крайнего Севера и Дальнего Востока. А картошка там была только сублимированная, т.е. представляла собой скучные, сухие, безвкусные хлопья.
Из Владивостока путь наш лежал морем. В ожидании попутного судна мы дня три послонялись по городу, самым поразительным впечатлением от которого оказалось отсутствие в магазинах каких либо морепродуктов кроме икры минтая и морской капусты. То есть где-то рыба видимо была, но в крупнейшем порту Приморья мы ее не видели. Впрочем вру: на причалах порта сидели многочисленные рыболовы и что-то вытаскивали из покрытых мазутом вод бухты Золотой Рог. Вообще-то Владивосток – город красивый, но неблагоустроенный. С некоторыми малоаппетитными подробностями этого неблагоустройства я ближе познакомился во время следующего путешествия по Приморью.
Вдоль островов Курильской гряды, протянувшейся от Сахалина до Камчатки на 1200км, в то время курсировали 4 теплохода, названных именами известных московских артистов. Нам выпала «Антонина Нежданова». Кое-как мы затащили наш громоздкий багаж и, покуривая на верхней палубе, стали наблюдать за посадкой. Был месяц май, то есть начало отпускного сезона, когда большинство жителей окраинной Россиии тянулось в Крым или на Кавказ – к теплому морю, пальмам, шашлыкам и сомнительного качества вину. Желающих двигаться в обратном направлении было не слишком много. Отчасти это были неудачники, чей отпуск уже закончился. Почти все они кроме обычного багажа тащили авоськи, набитые бутылками Жигулевского пива, откуда можно было сделать вывод, что с пенным напитком на островах дела обстоят неважно. Некоторое количество пассажиров составляли люди, плывущие в туманную даль по служебным делам – мы, например. Но самой значительной частью будущих мореплавателей были женщины 25-50-ти лет со следами активно проведекнного досуга на лицах.
Начальник Валера, хорошо знакомый со спецификой здешних краев, объяснил, что это «сайрочки» — сезонные труженицы, завербованные в разных уголках страны на время путины для работы на Курильских рыбозаводах. На одном только небольшом островке Шикотан их было штук 5. Сейчас, по доходящим до меня слухам, почти все они закрыты. Однако сайра в магазинах есть, а тогда не было. Парадокс, однако. В летние месяцы Шикотан превращался в царство нескольких тысяч амазонок, вооруженных острыми разделочными ножами. Это при том, что мужское население острова составляло не более 200 человек. Атмосфера там стояла… специфическая. Шикотан должен был стать последней точкой нашего маршрута. Но я туда не попал, ибо вынужден был отправиться в Ташкент. А вот коллеги побывали. Все время проведенное там они укрывались в избушке смотрителя маяка, обнесенной двумя рядами колючей проволоки. Однако, я опять забегаю вперед.
Выйдя в открытое море, «Антонина Нежданова» попала в шторм. Небольшой такой шторм, но вполне достаточный, чтобы все палубы покрылись «сайрочками», бодро травящими за борт. Нас морская болезнь миновала, и все время рейса мы провели в каюте расписывая пульку, попивая красное сухое вино и закусывая его кровяной колбасой – ничем другим, даже хлебом, мы в дорогу не запаслись.
Все главные населенные пункты Курильской гряды – имели они статус поселков городского типа – были названы без особой фантазии: Курильск, Южно-Курильск, Малокурильск, Северо-Курильск и т.п. Северо-Курильск, кстати, в 1952 году был смыт вместе с жителями волной цунами. Потом отстроен несколько дальше от берега. Теперь служба оповещения о стихийном бедствии отлажена, и по сигналу сирены курильчане хватают детей, документы, выпивку и закуску и залезают на ближайшую сопку, где весело проводят время в ожидании отбоя тревоги. За время нашего путешествия таких тревог не случалось, а, может быть, и случались, но мы в это время находились на каком-нибудь необитаемом острове.
Путь наш первым делом лежал в Южно-Курильск – столицу острова Кунашир – самого крупного из спорных островов, возврата которых требует Япония. Японский остров Хоккайдо и наш Кунашир разделят пролив шириной 15-20 км. При хорошей погоде невооруженным глазом можно было видеть высящиеся на другом берегу белоснежные небоскребы. На нашем же – только несколько плоских бревенчатых казарм пограничников.
Совершив кратковременный заход на Шикотан, чтобы высадить своих основных пассажиров – «сайрочек», «Антонина Нежданова» на третьи сутки наконец вошла в бухту Южно-Курильска. Все портовые города Крайнего Севера и Дальнего Востока не поражают своими красотами: кучи ржавого железа по берегам, запах гниющей рыбы и водорослей, облезлые портовые сооружения. В Южно-Курильске в гамме прибрежных ароматов еще и отчетливо чувствовалась нотка сернистого газа – это на горизонте высился и попыхивал действующий вулкан Тятя – очень красивый, двухэтажный. Всего на Кунашире 4 действующих вулкана. Это не значит, что они извергают магму и лаву, но в принципе они на это способны.
Пока начальник где-то бродил в поисках машины, мы с Геной сидели на наших вьючниках и пытались разглядеть экзотические пейзажи. Удавалось это с трудом, потому что пейзажи тщательно прятались в туман. По временам, однако, из тумана вдруг явственно выступала фантастических очертаний скала, или лесистый склон горы, или длинная зигзагообразная деревянная лестница, ведущая к какому-то плато, на котором выстроились более-менее приличные двухэтажные зддания – это был административный центр поселка.
На Курилах я наконец понял, точнее даже сказать – почувствовал, что размытость японских, да и китайских пейзажей с выступающими там и сям горами и деревьями – ни какой не не художественный прием, а самый настоящий реализм. Именно такие картинки почти каждодневно наблюдают островитяне. Впрочем пара месяцев в году – август и сентябрь — здесь бывают довольно солнечными. В один из таких месяцев в свое время Сахалин посетил Никита Хрущев. Посетил… и повелел отменить жителям Сахалинской области северные надбавки: Вы и так здесь как в раю живете! Да, Кунашир действительно находится на широте Сочи, но справедлива и местная присказка: Широта-то крымская, да долгота колымская! Всем впервые прибывающим на острова курильчане для лучшего самочувствия предлагают отрастить жабры. Словам климат здесь… сложный. С ватниками мы май, июнь и июль не расставались. Хотя и купались и загорали. Но об этом позже.
Местом постоянной нашей резиденции стал длинный разваливающийся барак, куда местное начальство помещало всех заезжих гелогов. Впрочем, наш барак не многим отличался от большинства домишек Южно-Курильска. Разве что тем , что в обычных курильских избушках помимо обычного остекления окна затягивали еще и полиэтиленовой пленкой, чтобы стекла не выдавило жестокими зимними ветрами. С нашей халупой решили обойтись без всяких тонкостей, а просто снаружи заколотили окна досками. Поэтому мы впредь стали именовать себя – «дети подземелья». Впрочем, электричество было. Имелась и печка, топившаяся каменным углем, доставлявшимся с Сахалина. – Приходилось нам живать в экспедициях и с меньшим комфортом.
Полевой сезон еще только начинался и мы были первыми постояльцами «базы» — так это называлось. Поэтому могли выбрать для жилья любое помещение. Мы выбрали самую большую комнату с пятью железными кроватями и еще одну маленькую под «камеральную». Так геологи именуют место, где хранят, сортируют и метят собранные в маршрутах образцы. Туалет типа «сортир» находился на задворках посреди болота, но к нему вели вполне сносные деревянные мостки, окруженные буйными зарослями гигантских ирисов, огромных ромашек и диких лилий. Так что посещение мест уединения всегда сопровождалось не только праздником тела, но и души.
Вообще о курильской флоре стоит сказать отдельно. Все привычные европейские растения, если они смогли прижиться на местной почве и при местном климате, обретают совершенно фантастические размеры: под лопухами, например, можно прятаться от дождя, а заросли таволги, именуемой здесь шаломанником закрывают небо. Обнаружив как-то в тайге кусты черники, мы долго не могли понять что это такое – кусты были нам по пояс, а ягоды величиной с вишню.
Первое неудобство нашего пристанища обнаружилось ближайшей ночью. Только мы выключили свет, как в разных углах комнаты послышался шорох и топот маленьких ножек, точнее лапок. Это были крысы. Они охотились за нашими съестными припасами. Тушенка и сгущенка были им не по зубам. Картошка тоже хранилась в крепком обитом жестью ящике. Так что объектом крысиных атак стал рюкзак с сухарями, которые мы купили в местном магазине и намеревались брать с собою в маршруты.
Осознав ситуацию, мы зажгли свет и стали подыскивать место куда бы спрятать рюкзак. Спрятать его было совершенно некуда, всю нашу мебель составляли панцирные кровати и печка. Наконец мы обнаружили на потолке большой торчащий гвоздь и привязали рюкзак к нему. На какое-то время нам удалось заснуть. Проснулись мы от пронзительных воплей начальника. Оказалось, что спасительный гвоздь торчал слишком близко от его кровати. Крысы – умнейшие животные и решили воспользоваться этим обстоятельством. Они стали использовать туловище начальника, упакованное в спальный мешок, для разбега, а после прыгали на вожделенный рюкзак. Одна не удержалась и свалилась Валере прямо на физиономию, что вызвало его справедливое возмущение. Странный, однако, он нашел способ для дальнейшей борьбы: принялся метать финку, с которой не расставался, ориентируясь на шорох, то есть в полной темноте. И только, когда финка воткнулась в стену неподалеку от головы Гены, мы снова зажгли свет, отодвинули кровать подальше от рюкзака и уговорили начальника прекратить охоту. В дальнейшем мы просто старались не хранить значительные запасы столь заманчивого для грызунов продукта.
Сахалинская область, а в нее входят и все Курильские острова, является пограничной зоной и въехать туда можно только по пропускам. Не знаю как на Сахалине, а на островах действовали и другие ограничения: местным жителям запрещалось иметь любые плавсредства, а удаляться от места проживания далее чем на километр в глубь острова они могли только с разрешения пограничного начальства. Не знаю также как это можно было контролировать, ибо ни одного пограничника мы в тайге не встречали, только на берегу.
Наш начальниз запасся в Москве какими-то серьезными бумагами, и нам пограничники выписали разрешение бродить где угодно и когда угодно. Начались маршруты.
Тут я должен сказать несколько слов об особенностях передвижения по Кунаширу.Будучи самым южным из островов Малой Курильской гряды, он причудливо сочетает в себе черты джунглей и тайги. Огромные пихты и ели лежат, висят и торчат на склонах гор строго в беспорядке. Встречаются массивы кедрового стланника. Но вместе с тем имеются реликтовые магнолии и сакуры. Деревья, как правило, увиты лианами. А подлеском служат заросли курильского бамбука. На Кунашире он вырастает до 2-2,5 метров. На более северных островах является небольшой травкой.
На острове есть (было?) всего три дороги: одна тянулась на несколько десятков километров вдоль побережья Охотского моря, другая – вдоль тихоокеанского побережья, а третья пересекала остров по перешейку и таким образом объединяла все дороги в единую транспортную сеть. Для полноты картины скажу, что длина Кунашира – 120 км, а ширина – 8-30 км. Словом, дорог было не много, но и машин тоже. В основном это были грузовики, причем с горьковскими номерами. Номера прислали по ошибке, но местное ГАИ здраво рассудило, что настоящие нижегородцы, да еще на личном автотранспорте, не скоро доберутся до Курил.
Из всех имевшихся в наличии дорог местные водители предпочитали «курильский асфальт» — широкую и плотную песчаную полосу, остающуюся после отлива. Однако соленый песок очень быстро разъедал ходовую часть и автомобиль скоро становился экспонатом на многочисленных окрестных свалках ржавого железа. Впрочем, собственность тогда была в основном «общенародной» и при известной хозяйственной настырности всегда можно было выпросить у Центра замену. Но не везде можно было проехать по «курильскому асфальту», — местами далеко в воду уходили скалистые гряды, перегораживавшие пляж. По-курильски это называлось «непропуск». Существовали и другие виды «непропусков» — например выросший на дороге водопад или ущелье.
Мы передвигались собственными ногами и со временем узнали, что и это нехитрое приспособление можно использовать разными способами. Сначала мы тоже ходили вдоль берега по песочку, но позднее обнаружили,что с виду неудобопроходимые нагромождения камней ближе к берегу для передвижения даже удобнее. Только здесь приходилось не шагать, а прыгать: одной ногой отталкиваешься от одного камня, а другой прицеливаешься к следующему, чтобы в одно касание оттолкнуться и от него. Главное каждые полчаса делать небольшие перекуры, и не от усталости, а потому, что притупляется внимание, и в один непрекрасный момент «Акела промахивается». Без лишней скромности скажу, что в этом неординарном виде спорта мы достигли неплохих успехов и здорово накачались физически, но однажды встретились нам настоящие виртуозы: у них в рюкзаках было по два 20-килограммовых аккумулятора, не считая личных вещей. Мы же вряд ли таскали более пуда.
Один раз нам даже удалось показать свое уменье на публике: мы встретили туристическую группу, единственную за весь сезон! Туристы шли налегке по специально проложенной тропе к вулкану Головнина. На ногах у них были кеды, а в руках посохи. Мы же с рюкзаками полными камней в длинных болотных сапогах пропрыгали мимо них как зайцы, и через час, уже отдохнувшие встречали их на вершине. Начальник даже прочитал им лекцию по вулканологии. Туристы, кстати были то ли латыши, то ли эстонцы. Завершение лекции они встретили аплодисментами. Должно быть мы произвели на них сильное впечатление, чему способствовал и наш внешний вид. В начале 80-х в стране уже вовсю ощущался гнилостный запах застоя. В частности это проявлялось в том, что куда-то исчезали привычные и немудреные вещи. В нашем случае это была одежда. Вместо легких брезентовых штанов и штормовок с эмблемой министерства геологии нам выдали бесформенные грязносерые брюки и куртки. Что-то подобное носят на зонах. Так что наша небритая компания скорее всего являла вид не ученых, а беглых каторжников. К тому же у Валеры на поясе болталась финка.
Но ходить по побережью – это полдела. Мы же несколько раз пересекли остров по девственной и непролазной тайге. Посреди Кунашира тянется горный хребет, с которого и в сторону Охотского моря и в сторону Тихого океана стекает множество ручейков и речек. Так что наверх можно было подняться по одной из них, а спуститься по другой. Можно, но не всегда это удавалось. Бывало, и час и другой шагаешь по осклизлым камням по колено в воде, перелезаешь через поваленные деревья или проползаешь под ними, и вдруг – бац! – перед тобою водопад, а по сторонам стоят отвесные скалы. Приходится возвращаться назад и искать склон, по которому можно вскарабкаться и обойти препятствие. И тут мы оказываемся в густых зарослях шаломанника или, хуже того, бамбука.
По шаломаннику ходить сравнительно нетрудно. Стебли у него хоть и толстые, но хрупкие и легко ломаются сапогом. Один недостаток – по шаломаннику бродят и медведи, которых на Кунашире великое множество. В конечном счете именно по натоптанным медвежьим тропам мы и стали передвигаться: медведи, чай, аборигены и лучше знают местность, хотя встречаться с этими аборигенами лицом к лицу как-то не хотелось.
Раньше, примерно до середины 70-х годов, для таких случаев участникам экспедиций выдавали огнестрельное оружие. Но однажды один молодой ученый, работавший как раз в нашей конторе, вернувшись из дальнего похода и обнаружив супругу в объятиях другого, пустил себе пулю в лоб из казенного карабина. Лучше бы он «одною пулей убил обоих и бродил вдоль берега в тоске» — состояние аффекта, то-се… А тут результатом выстрела стал приказ по Академии наук СССР: впредь ученым, как существам психически неуравновешенным, оружие не выдавать. Как вести себя при встрече с диким зверем, в приказе не говорилось. Начальник на всякий случай кроме финки носил с собой ракетницу, а нам выдал по фальшфейеру, которые мы засунули в голенища. Правда, к общему мнению, что с ними делать в случае непредвиденной встречи мы так и не пришли: направь фальшфейер вверх – зверь может и не испугаться, а направь в морду – может и обидеться. Неизвестно, что хуже. К счастью, рандеву не случилось. Кучи дымящегося помета нам встречались, да и медведи наверняка видели нас, но, вероятно, сочли малоаппетитными. А вот кобыле Машке с соседней погранзаставы не повезло – ее съели.
Непросто ходить по кедровому стланику. Фактически идешь по кронам карликовых, но деревьев. И если проваливаешься меж ветвей, то выбираться приходится довольно долго. Но, конечно, главное препятствие – это бамбук. О, бамбук! По бамбуку не любят ходить даже медведи. А нам приходилось. Выглядело это так. – Идущий в авангарде всем телом наваливался на стен гладких и упругих стеблей. Следующий за ним наступал на стебли ногой, чтобы дать коллеге распрямиться и сделать следующий бросок. Замыкающий пока «отдыхал», чтобы метров через сто занять место ведущего. Позади колонны бамбук распрямлялся и смыкал ряды. Скорость передвижения таким методом не превышала полукилометра в час.
Тем временем южнокурильская геологическая колония увеличивалась. Однажды по возвращении из маршрута на крыльце барака нас встретил здоровенный мужичина, одетый по самой что ни наесть правильной геологической моде: штормовка с множеством карманов, такие же штаны, сапоги. В руках у него был геологический молоток, которым он пытался наколоть лучины для растопки печи. Мужичина сердечно улыбнулся, протянул лопатообразную длань и представился: Отто Шмидт!
Мы переглянулись. – Сумасшедших нам только не доставало! – Дело в том, что наша экспедиция была командирована на Курилы Институтом физики Земли имени Отто Юльевича Шмидта. Наш новый знакомый видимо привык к такой реакции и быстренько объяснил, что он не маньяк и даже не родственник знаменитого ученого – просто такое совпадение. Хотя несомненное сходство между Отто Шмидтом-2 и патриархом отечественной геофизики наблюдалось, за исключением того, что Отто Александрович старательно брился, чтобы ни у кого не всплывала в памяти знаменитая борода. Мы приняли его слова на веру, хотя определенные сомнения остались, те паче, что Отто-1 отличался большим сексуальным темпераментом и даже во время героического дрейфа «Челюскина» умудрился сделать пароходной буфетчице ребенка, которого, к чести сказать, признал своим.
Наш Отто Шмидт работал в московском Геохимическом институте и в данный момент являлся начальником отряда, в состав которого входили еще профессор Андрей Степанович П. и студентка Историко-архивного института Ксюша. Андрей Степанович, быстро переименованный просто в «Степаныча», был начальником Отто по работе, но, не желая заниматься множеством бюрократических дел, связанных с организацией экспедиции, перепоручил их своему более молодому, но вполне опытному коллеге: Отто бывал на Курилах не впервые, а до этого работал на Командорах. Ксюша имела к геологии отношение через своего Папу – крупного чиновника Министерства геологии СССР. Степаныч и Папа были связаны какими-то тесными финасово-дружескими узами, поэтому Отто никак не мог отказаться свозить столь достойную девушку на Курилы, с которыми у Папы были связаны самые светлые воспоминания молодости.
Ксюша представляла собой очень милую, субтильную, интеллигентную московскую барышню. Разумеется, при себе у нее имелась гитара, ибо ничто в сознании нормального советского человека так не было связано между собой как гитара и геологический молоток. Ну, разве что, серп и молот. Причиной тому был советский кинематограф и феномен бардов-шестидесятников, из которых геологом, и даже доктором геолого-минералогиских наук, является лишь А. Городницкий. Так он на гитаре даже играть не умеет. И вообще очень трудно представить этот хрупкий инструмент в реальных походных условиях.
Очень романтично слушать Высоцкого, ни разу не взобравшегося ни на одну дикую горку: «И надо свернуть, обрыв обогнуть, но мы выбираем трудный путь, опасный, как военная тропа!» Хотя для описания труда геологов больше строки другого, настоящего военного поэта: «Война – совсем не фейерверк, а просто тяжкая работа, когда, черна от пота, вверх ползет по пахоте пехота». Впрочем «Вертикаль» — фильм об альпинистах, а нас даже основам скалолазания не учили, и поэтому мы всегда предпочитали «свернуть, обрыв обогнуть». Черны же от пота были постоянно, потому что на Курилах постоянная стопроцентная влажность, и потеешь от любого усилия.
Но надо признать, что девушка Ксюша со своей гитарой порой скрашивала наши посиделки. Репертуар у нее был в основном походно-палаточно-таежный с некоторой долей декоративной белогвардейщины, сочиненной в коридорах «Мосфильма». К сожалению, Папин подарок – поездка на экзотические острова – был ей не совсем впрок. Почти все женщины, с которыми мы там познакомились, говорили, что период акклиматизации проходил у них трудно и долго. Вот и Ксюша почти все два месяца курильских каникул провалялась в спальнике.
В соседнем спальнике валялся Степаныч, приставленный к девушке уж не знаю в качестве кого. По причине недавней замены коленной чашечки он тоже не особенно рвался в поле. Отто выбрал себе отдельное помещение и часто исчезал по своим делам. Однажды он, пользуясь старыми связями, раздобыл грузовик и вывез свой бравый отряд в маршрут. И мы, и вулканологи присоединились к оказии. Запомнился этот маршрут тем, что мы с Геной имели удовольствие наблюдать научную дискуссию представителей трех геологических школ: они орали, размахивали молотками и тыкали пальцами в разные стороны. Не знаю, кто победил. А еще мы сварили и съели тогда огромного краба, которого удалось упихать в ведро только переломав ему все ручки и ножки.
По вечерам Степаныч декламировал нам, но, главным образом, Ксюше в ту пору мало известных широкой публике поэтов Серебряного века. Сейчас они снова надежно забыты наряду с поэтами века Золотого, не говоря уж о современниках, которых, вероятно, стоит именовать поэтами века Нефтяного. Еще он любил мимоходом напоминать о своей голубой крови – родстве с известным бретером, шулером и скандалистом 19-го века – Федором Толстым (Американцем). Одновременно он все время уговаривал нас перейти с ним на демократическое «ты», что, по его словам, являлось старинной дореволюционной традицией – все выпускники Горного института от министра до самого последнего маркшейдера только так друг к другу и обращались. Но, поскольку никто из нас (в том числе и Степаныч) Горного института не кончали, брудершафт так и не состоялся, хотя выпито было изрядно. Да и Отто обращался к шефу сугубо по имени-отчеству.
Вслед за вселением геохимиков в нашем бараке стали появляться и кунаширские аборигены – старинные знакомые Отто. Чаще всего это были мясник Вася и прапорщик Коля. В первый же визит они фамильярно похлопали начальника Валеру по темени и объявили, что принимают его в только что ими учрежденный Орден Плешивых. В качестве даров они принесли нам охапку прошлогодних балыков твердостью напоминавших бейсбольные биты. Даже наши домашние крысы не проявили к балыкам никакого интереса. Мы-то честно попробовали их есть, но без особого успеха. Иногда появлялся странный мужичок с кочаном капусты. Он его всегда таскал при себе и уверял, что под такую закуску может выпить сколько угодно. Порой Коля и Вася являлись в сопровождении подруг – веселых разбитных бабенок неопределенного возраста. Тут в пользу курильского климата надо заметить, что он консервирует женскую красоту, точнее кожу: всегдашнее пребывание в атмосфере стопроцентной влажности не требует никаких других косметических средств. Поэтому кожа у аборигенок гладкая и шелковистая. – Разумеется, это чисто визуальное наблюдение, тактильно изучать сей вопрос было бы делом слишком деликатным.
Аборигены кое-что поведали нам о местных быте и нравах. Первым делом все они когда-либо мечтали перебраться на материк, но, когда такая возможность вдруг представлялась, всегда находился повод остаться на Кунашире еще на годик. Культурная жизнь на острове определялась в основном телевидением. Но материковое телевидение было, мягко говоря, ненадежным, поэтому кунаширцы, перенастроив антенны, смотрели в основном вещание японское, а из японских передач наибольшей популярностью пользовались женские бои без правил. Почему так? – пусть объясняет дедушка Фрейд. Имелся на острове и очень приличный книжный магазин. И библиотека. Нам из всех книжных богатств достался оставленный кем-то в бараке роман американского писателя Джона Гарднера «Осенний свет». Очень хороший роман, между прочим.
А еще местные жители очень боялись вторжения японцев. Нам это было непонятно. Вероятно, потому что мы пересекли почти всю Евразию с запада на восток и воочию видели пространства, которые не сможет переварить не только Япония, но и никто другой. Островитяне же острее ощущали сколь узкая полоска суши принадлежит именно им, а еще острее – сколь эта полоска в общем-то безразлична большому Союзу. Наверное, для предотвращения японского вторжения на Кунашире кроме пограничников и войск ПВО квартировалась также танковая часть. Сия гениальная задумка Генштаба была выше понимания обывателя. Известны крупные танковые битвы в полях, степях, холмах и пустынях. Но чтобы танки сражались в гористо-скалистой тайге, такое представить трудно. К тому же, по уверению прапорщика Коли, курильский бамбук, наматываясь на траки, привязывал танки к земле крепче железных тросов. Каменистое же побережье острова к бронетехнике было ничуть не ласковее знаменитой линии Маннергейма. Это я как очевидец говорю: видел и то и другое.
В начале 80-х годов 20-го века связь на просторах СССР функционировала… не очень хорошо. В Южно-Курильске писем из Европы приходилось ждать недели по 3-4. Телефонная связь была и дорога и ненадежна. Радиосвязь как бы существовала, но сильно зависела от погодных условий и аппаратуры. Об интернете тогда и слыхом не слыхивали. Телетайп и телефакс были доступны только особо доверенным людям. Так что самым надежным способом утрясти какие-то бумажные дела или получить подпись под документом оставлся, как и тысячу лет назад, один — послать гонца или курьера.
Такими гонцами в нашем бараке оказались девушки Люда и Люба – назовем их так. Геологическое начальство с Сахалина послало их на Кунашир перетирать какие-то бюрократические дела. Эвфемизм «девушки» я употребляю здесь исключительно из дани современному стилю. На самом деле это были дамочки лет тридцати, крепкие, ладно скроенные и, казалось, с военной выправкой.
Оказалось, что не казалось: Люда и Люба действительно служили вольнонаемными в одной из сахалинских воинских частей, но, по истечении контракта, перешли на более свободные, но менее выгодные хлеба – в геологию. Впрочем, не на полевые работы, а в бухгалтерию что ли? По их словам самое трудное в армейской службе для женщины – это обязанность изо дня в день носить уставную форму одежды – никаких рюшечек, бантиков, шарфиков – кошмар! Девушки ни в какие маршруты, конечно, не ходили, а проводили время отираясь в местных коридорах власти, в то время не превышавших длиной пары сотен метров. Ныне после визита на острова Д.А. Медведева размер их, надо полагать, увеличился не меньше, чем на порядок. Но и тогда, чтобы преодолеть назначенную двухсотметровку, девушкам пришлось ошиваться на Кунашире месяца полтора.
… И, наконец, с Камчатки прибыла экспедиция Института Вулканологии. Наш Валера долго работал в этом институте, а в Москву перебрался исключительно затем, что в столице надеялся найти больше понимания своим революционным идеям. Вряд ли нашел. Зато камчатскую экспедицию возглавлял его старинный приятель. Фамилию его я забыл, но что-то западнославянское… Да и во внешности было что-то западноевропейское. Не буду и вспоминать, а то в голову лезут Швейк, Балоун, Водичка…
Вулканологов было порядочно – человек семь. Среди них два сына начальника экспедиции и лаборантка, она же повариха. Жили они по-буржуйски: их институт построил на Кунашире собственную стационарную базу с нормальными комнатами, обширным каминным залом и даже с сауной. Сауной мы стали регулярно пользоваться, прихватывая с собой и Отто Шмидта, и Степаныча, и Ксюшу. Люба и Люда к нам не присоединялись – стеснялись, наверное. И напрасно: никаких оргий там не происходило – помывка совершалась совершенно раздельно, а воссоединялись мы, чистые и красивые, только в каминном зале. Здесь же – лично я в первый и последний раз – любовались мы танцем живота. Исполняла его лаборантка-повариха, одетая в едва держащиеся на бедрах шальвары и блестящий лифчик. Естественно, сорвала бурные и продолжительные мужские аплодисменты. За столом девушка рассказала, что совершенствовать свое исполнительское мастерство она ездила аж в Индию. Но вряд ли среди зрителей были знатоки, разбирающиеся в тонкостях данного искусства.
Некоторое время жила в нашем бараке большая и веселая группа студентов-геологов Дальневосточного университета во главе с профессором. Целью их путешествия был подъем на вулкан Тятя. «И что же вы там собираетесь делать?» — спросили мы одну из девочек-студенток. «Исследовать вулкан Тятя!» — гордо ответила эта пигалица, и стало понятно, что судьба отечественной геологии находится в надежных руках.
Естественно, что всякая помывка завершалась дружеским застольем, за которым не столь много пили, сколь много говорили. И не о политике, поскольку никакой политики, в отличие от секса, в Советском Союзе не было. Было, правда, устойчивое словосочетание «политика Партии и Правительства», которую полагалось поддерживать, но это было личным делом Партии и Правительства, а народ за столом говорил о смысле жизни, литературе, кино, бабах\мужиках, об авторстве «Слова о полку Игореве» — почему-то в том году эта тема была особенно актуальна – и т.п. О, сколь много мы тогда говорили о разных предметах! И никто не догадывался, что единственный достойный предмет обсуждения – это деньги. Поэтому неудивительно, что светлая заря капитализма застала больную часть интеллигенции врасплох.
Появление вулканологов оживило и нашу маршрутную деятельность. До той поры мы ходили в основном по побережью, иногда углубляясь к центру острова по руслам рек, потому что у нас не было порядочной карты Кунашира. Дело в том, что карты, которые выпускались в СССР официально, предназначались в основном для вражеских шпионов, чтобы те путались на местности, кружили, плутали и, в конце концов, закономерно попадали в руки наших доблестных контрразведчиков. Вероятно, у шпионов в восьмидесятые годы имелись уже и настоящие спутниковые карты, но, тем не менее, целый НИИ по-прежнему работал над искажением реальной географии. К счастью имелось в стране ведомство, которому были нужны настоящие, а не шпионские карты: Министерство обороны. Вот начальник вулканологов и поделился с нашим начальником комплектом карт, созданных геодезистами и картографами Генштаба еще в1952-м году. С ними мы могли уже точно знать, что если пойдем туда-то, то попадем в такое-то место. Но до того, как мы решились пересечь хребет и выйти к Тихому океану через тайгу, наш барак посетило мимолетное виденье и гений чистой красоты.
Однажды утром, когда мы собирались в очередной поход, в нашу дверь кто-то постучал, что у аборигенов, особенно в отношении нас, было не очень принято. Я рявкнул: «Войдите!» и в дверях возникла совершенно ботичеллиевская блондинка, но одетая не так легкомысленно, как Весна, и уж тем паче – Афродита, то есть в обыкновенные джинсы и штормовку. Девушка назвалась Светой. Прибыла она с острова Итуруп и тоже с какими-то геологическими бумажками. Афродиту никто не посмел уконопатить в барак и разместили ее в приличной гостинице. «Но там такая скука-а-а, — пожаловалась Света. – Можно я к вам вечером приду? У вас, говорят, весело.» Кажется, мы не давали поводов подозревать нас в притоносодержательстве… Но как можно отказать такой девушке!? Мы изобразили восторг, распрощались и уползли по своим делам, а Света отправилась мыкаться в коридорах власти.
Прыгая по камням и продираясь через бамбук, мы благополучно забыли о назначенном визите. Каково же было наше удивление, когда мы мокрые и грязные ввалились в свое логово и обнаружили скромно сидящее на кровати начальника божественное создание. На Свете было роскошное платье благородного зеленого оттенка, на шее золотая цепочка, в ушах золотые сережки с бирюзой, на запястье тонкий золотой браслет. Длинные распущенные волосы даже при свете нашей скудной лампочки струились золотым водопадом. Она приветливо улыбалась, и было заметно, что в уголке ее рта поблескивает золотая коронка. Последняя деталь была излишней, но «нет совершенства в существах земных». На столе перед девушкой серебрилась фольгой бутылка шампанского. Сей предмет можно было бы счесть оскорблением, ибо в Европе джентльмены поят дам шампанским, а не наоборот. Но мы были не в Европе, а на самом востоке Азии, и здешние обычаи вполне могли отличаться. Посему мы не обиделись, а, следуя заветам булгаковского кота Бегемота, выставили на стол поллитру спирта.
Мы умылись, переоделись и я даже поджарил картошку – блюдо, которое начальник разрешил подавать только самым почетным гостям, ибо со времени первоначальных беспорядочных посиделок стратегические запасы картошки сильно уменьшились. Выпили, посидели, поговорили. Света поинтересовалась, нет ли у нас гитары. Я мигом слетал к Ксюше. Та удивилась, но инструмент дала.
Репертуар нашей гостьи, не лишенный, конечно, палаток , костров и таежной тоски, склонялся больше в сторону русского романса. На звуки музыки, а паче на запах жареной картошки в дерь заглянула Ксюша. Однако, увидев зеленое платье, фыркнула и удалилась. Надо полагать, в Москве наряды у нее имелись в достаточном количестве, но никто не надоумил бедную девушку захватить их в экспедицию.
Часа три мы вели не столь светскую, сколь дружескую беседу. Наконец, поблагодарив за прекрасно проведенный вечер, Света стала собираться в свою скучную гостиницу. Мы с Геной наперебой бросились ее провожать: ходить по Южно-Курильску ночью было не то чтобы опасно, но сложно: по дороге к вулканологам и обратно мы сами неоднократно блуждали в тумане Начальник – верный муж и отец четырех сыновей смотрел на наши сборы саркастически. К счастью, нынешний туман был не очень густым, и редкие прохожие могли наблюдать странное зрелище: золотоволосую фею в сопровождении двух босяков. Через полчаса, преодолев бесконечные кунаширские лестницы,прекрасная дама и ее пажи очутились на пороге гостиницы. Здесь пажи удостоились сестринского поцелуя в щечку и уныло поплелись назад. Луч-Света на миг осветил наше темное царство и исчез.
На следующий день мы, наконец, собрались в многодневный маршрут. Нашей целью было перевалить через хребет, спуститься к тихоокеанскому побережью, пройти какое-то расстояние вдоль него и другою дорогой вернуться назад. Чтобы осуществить это мероприятие, надо было тащить с собой и спальники, и палатку, и изрядный запас провизии.
Удивительное дело — идти по совершенно девственной тайге: нет никакой тропинки, ни бутылки, ни банки, ни бумажки, ни окурка, ни какого другого следа человеческой деятельности. Такое ощущение, что мы – первые и последние люди на Земле. Понятно, что кто-то ходил здесь и до нас – на Кунашире жили десятки тысяч японцев и айнов, — но тайга и джунгли переварили и стерли все воспоминания о них. К концу первого светового дня мы взобрались на водораздел. И тут до нас дошло, что пищу-то мы захватили, а о воде не позаботились. До сего момента такой проблемы не возникало, потому что внизу в обилии струились ручейки и речки, падали со скал водопады, но где взять воду на водоразделе? До ближайшего оставленного ручья надо было спускаться полкилометра по кедровому стланнику. Никому этого делать не хотелось. Решили как-нибудь перетерпеть. Поставили палатку, и тут сама природа пришла нам на помощь. В сущности, мы сидели в насыщенном влагой облаке. Оно и стало осаждаться на брезенте палатки, с углов которой закапала вода. Мы расставили в должных местах кружки и уже через полчаса смогли напиться. На ночь кружки и миски расставили снова и утром не только напились чаю, но и слегка умылись.
Спускаться с хребта было полегче. Бамбук, который щерился навстречу при подъеме, здесь клонился вниз, и по нему даже можно было скользить, как по ледяной горке. Уже к полудню мы услышали звуки приближающейся цивилизации. Нельзя сказать, чтобы они нас обрадовали: это была автоматная стрельба, как одиночными, так и очередями. Может быть, началось долгожданное японское вторжение? Нет, для нормального боя стрельба была все-таки жидковата.
Выйдя из тайги, мы увидели перед собой столбы с ржавой колючей проволокой, а за ней здание казармы и еще какие-то строения. После бамбука миновать проволочное заграждение было для нас парой пустяков. Территория погранзаставы казалась вымершей. Мы подошли к казарме, вытерли ноги о проволочный коврик и вошли внутрь. Согласно «Уставу гарнизонной и караульной службы» возле двери на тумбочке стоял дневальный со штыком-ножом на ремне. Вид у него был предобморочный: в казарму вваливаются какие-то темные личности явно в превосходящем числе, рядом оружейная комната… С трудом мы успокоили воина и узнали, что весь личный состав погранзаставы сейчас находится на побережье и стреляет по пустым бочкам – такая у них форма боевой подготовки. Патронов у пограничников, видимо, было достаточно, а то мне за время военной службы выдалось стрелять всего один раз.
Мы оставили дневального приводить в порядок мысли и чувства, а сами расположились на воздухе под навесом, где была оборудована курилка. Погода стояла довольно ясная, и на горизонте четко прорисовывался силуэт сопредельной Японии.
Помаленьку пальба стала затихать, и через полчаса со стороны океана на территорию погранзаставы вошла группа зеленофуражечных солдатиков, вооруженных автоматами. Командовал ими молодой лейтенант с ручным пулеметом на плече, эдакий Рембо отечественного разлива.
В те времена среди дальневосточных военных существовал обычай: офицеры постарше отправлялись в отпуск летом, оставляя на страже родины свежеиспеченных выпускников военных училищ. И это было правильно: с одной стороны лейтенанты набирались командного опыта, а с другой – получали полное право говорить будущим подчиненным: «Потных женщин и теплую водку любишь? Нет? Значит, пойдешь в отпуск в январе».
Наш бравый Рембо, конечно, был не в восторге от того, что три безоружных штатских террориста могли захватить вверенную ему заставу без единого выстрела. Он строго потребовал документы, но, убедившись в их полном порядке, смягчился и велел накормить нас оставшейся от обеда кашей. Крова, однако, не предложил, но разрешил разбить палатку на стрельбище среди ржавых и дырявых бочек из-под солярки. Наверное, для того, чтобы на всякий случай держать нас под прицелом. Вечером, когда мы запалили костерок и вскипятили чай, он пришел к нам в гости с непременным пулеметом через плечо и в сопровождении автоматчика. Он-то и поведал нам о печальной судьбе пограничной кобылы Машки. Интересна его личная реакция на этот печальный инцидент: он обратился к высшему пограничному начальству на Сахалине с просьбой прислать охотников и защитить заставу от агрессора. А еще он рассказал нам, что запрет на владение плавсредствами распространяется и на пограничников – они ведь тоже советские люди и находятся под подозрением в намерении перебраться на Запад ( в данном случае на Восток). Поэтому пограничники, завидев нарушителей морской границы – чаще всего обыкновенных браконьеров – сообщали об этом на Сахалин, а оттуда уже высылали сторожевой корабль. Японцы за это время успевали отловиться, уплыть к родным берегам, а то и продать добычу.
Наутро мы двинулись вдоль берега Тихого океана на север. Прибой был здесь куда сильнее, чем на охотском побережье, все-таки Охотское море – море внутреннее, а на пространстве от Америки до Курил волне есть, где набрать силу. Имелось и другое – антропогенное – различие. На берегу внутреннего моря и мусор в основном внутренний, отечественного производства: обломки ящиков, деревянных бочек, некоторое количество сетей, поплавков, буйков. На тихоокеанском побережье, обращенном в сторону цивилизованного мира, мусор импортный. Первым делом это тянущийся почти без разрывов толстенный жгут из сетей, веревок и канатов. Есть веревочки совсем тоненькие, а есть и толщиной с руку. Если отрубить кусок такого каната, размахрить и поджечь, то костер вокруг него можно разводить практически в любую погоду. Далее следовали одноразовые зажигалки и бутылки. В основном это было стограммовые бутылочки из-под саке. Но встречались и вполне импозантные экспонаты (напоминаю, что на родных просторах бутылки тогда не баловали разнообразием форм). Встречалось большое количество пластмассовых и резиновых тапочек. Возле каждой стоянки мы собирали их дюжину-другую и клали возле палатки для ночных походов по нужде. Ни разу нам не попались тапочки парные, хотя в Южно-Курильске мы слышали легенду о прапорщике, который в одной бухте подобрал кроссовку по ноге, а в другой нашел пару к ней. Встречались и другие предметы туалета: дефицитные на материке джинсы, бейсболки, куртки. Многие курильчане пользовались услугами кутюрье «от прибоя», и порой местные бичи выглядели круче записных московских модников.
Двигаясь вдоль побережья, мы порой совершали и короткие маршруты в сторону. При этом Гена или я оставались дежурить у палатки. Однажды мы с начальником не рассчитали силы и не успели засветло вернуться домой. Еды у нас не было. Спальники мы тоже оставили в палатке. Был только пятиметровый кусок полиэтилена на случай дождя. Однако на случай дождя мы нашли какую-то заброшенную сараюшку с большим кострищем у входа. Надо было укладываться спать. Мы обмотали портянки вокруг поясницы, расстелили полиэтилен и, перекатываясь друг через друга, образовали аккуратный пакет с двумя охлажденными тушками. Нельзя сказать, чтобы полиэтилен нас согрел, но все-таки порой удавалось забыться на несколько минут. Однако от лежания на твердых досках бока быстро затекали, а чтобы перевернуться, надо было перелезть через соседа. К утру я задремал неожиданно крепко, а когда проснулся, понял причину этого: начальник, утомленного нашими ночными кувырканиями, выбрался из пакета, разжег костер и теперь спал, стоя на коленях и положив голову на рогатину кострища. Неудивительно, что добравшись до родной палатки, мы наскоро похлебали подогретую Геной тушенку и завалились спать часиков на 15.
Утомленные многодневным переходом, возвращаться в Южно-Курильск мы решили по дороге, а не сквозь тайгу. – Я уже упоминал, что одна поперечная дорога на Кунашире была. Но прежде нам захотелось заглянуть в кальдеру вулкана Головнина – местную достопримечательность. Кальдера (исп. «большой котел») – это огромная чаща, образующаяся после взрыва вулкана. Как это ни странно, нечто вроде дороги к кальдере имелось. Хотя трудно было представить, какой вид транспорта мог взбираться по такой крутизне. Вскоре этот вопрос разрешился сам собой: позади нас раздался рев мощных дизельных двигателей и мимо проследовала танковая колонна из трех-четырех машин. Это была самая жизнерадостная военная колонна, какую мне доводилось видеть. На броне сидели дети и женщины в легких развевающихся платьях, тут же были приторочены ящики с водкой и шампанским, из люков торчали усатые улыбающиеся головы офицеров. Танкисты ехали на пикник.
Когда мы взобрались на самый ободок вулканической чаши, райский вид представился нам. Над кальдерой сияло безоблачное голубое небо. Посреди нее, отражая небесную лазурь и как бы усиливая ее, лежали два озера – Горячее и Кипящее. В Горячем температура воды была где-то за сорок градусов. А Кипящее вовсе не кипело, а просто пузырилось от поднимающихся со дна вулканических газов. Берега озер были покрыты редкими для Курил зарослями лиственных деревьев, самыми примечательными из которых были реликтовые магнолии. Стволы деревьев оплетал дикий виноград. Только пахло в этом раю скорее адом, то есть серой, а точнее, сернистым газом. Что неудивительно – вулкан-то был действующим, о чем свидетельствующие желтеющие на его склонах фумарольные поля (фумаролы – это дырки в лаве, через которые раскаленный сернистый газ вырывается наружу, а столкнувшись с холодным внешним воздухом, оседает на поверхности в виде самородной серы, образующей довольно причудливые фигуры). Ходить по фумарольным полям жутковато: лицо то и дело обжигает горячее дыхание земных недр, а под ногами, подозрительно похожие на молодой ледок, хрустят серные пласты, в голове же крутится мысль «что вдруг где-нибудь этот пласт недостаточно прочен, чтобы выдержать вес человека?» Но мы ходили и любовались этой несколько страшноватой красотой. В озерах, естественно, мы тоже искупались.
***
Наверное, не имеет смысла дальше описывать подробности нашей кунаширской жизни. В общем-то всё ясно: работа, отдых, иногда дружеские посиделки. Так что в заключение я коротко скажу лишь о нескольких вещах, которые кроме Кунашира, мало где можно встретить разом и о которых я не успел упомянуть.
Первое – горячие источники. Сернистые, щелочные, радоновые. Из-за наличия четырех действующих вулканов встречаются они почти повсеместно. И это огромное удовольствие – после трудного маршрута стянуть с тебя пропотевшие одежды и сидеть, покуривая, в естественной горячей ванне. Впрочем, удовольствие это имеет обратную сторону – после ванны снова приходится напяливать мокрые холодные одежды, так как сушить их негде. Правда, сердце после таких купаний работает как пламенный мотор, а дорога до дома становится короче.
Второе – после хорошего шторма море оставляет на берегу множество мелкой рыбы. В основном корюшки и сельди-иваси. Приятная добавка к скудному походному рациону.
Третье – на острове в изобилии растет золотой корень (родиола розовая) – довольно сильное тонизирующее средство. Мы его заваривали вместе с чаем, а то и жевали на ходу. Вроде бы бодрит.
Четвертое – не самое приятное. Есть на Кунашире растение с ласковым названием «ипритка». Это ничем не примечательная лиана, однако, если ухватиться за нее, на коже образуются глубокие долго не заживающие язвы. Существует народное поверье, что на людей с первой группой крови ипритка не действует. Возможно. У нас у всех была именно первая группа, лазали мы где попало, хватались тоже за все, за что можно ухватиться, и никто не пострадал. Начальник же видел в порту туриста, который познакомился с ней прямо на специально проложенной туристической тропе. Зрелище, говорит, неприглядное.
***
Здесь описана первая половина нашего курильского путешествия. Хотел описать и вторую, где фигурировали бы штормы, шквалы, разные морские звери и многочисленные десанты на другие необитаемые или полуобитаемые острова Курильской гряды. Но чувствую, что и так слишком разболтался. Поэтому, щадя зрение потенциальных читателей, умолкаю. Скажу только, что в один прекрасный день на рейде Южно-Курильска появилась крашенное серой шаровой краской судно под флагом военно-морского флота СССР. Носило оно гордое имя ГС-74 и было зафрахтовано каким-то сахалинским геофизическим институтом. На нем мы и отплыли дальше на север.
15 января 2016 года