«Рыбинская среда» уже не раз рассказывала о творческом наследии художника Марии Ивановны Камчаткиной (1897 – 1982). Член Союза художников СССР, она стояла у истоков создания Рыбинского филиала Союза художников, большую часть жизни работала в художественных мастерских, руководила школьными изостудиями, более 40 лет участвовала в республиканских, областных и городских выставках.
Работы Марии Камчаткиной хранятся в Рыбинском музее-заповеднике. Фрагменты ее воспоминаний — «Книга моей жизни» — в 1999-2000 гг.публиковала газета «Рыбинские известия».
Настоящая публикация, подготовленная журналистом Надеждой Бородулиной, рассказывает о небольшом фрагменте эпистолярного наследия Марии Камчаткиной.
Уже не помню, как я познакомилась с Марией Ивановной Камчаткиной. Скорее всего, это произошло на выставке рыбинских художников. В 70-х годах прошлого века проводились они регулярно, и я старалась ни одной не пропускать. Мария Ивановна была уже в возрасте, но тоже участвовала в выставках, и мне наверняка сразу же лег на душу один из ее пейзажей или натюрмортов. Отчетливо помню только, что в тот же день я была у нее в гостях. Известная художница, первая из женщин Рыбинска ставшая членом Союза художников СССР (а тогда это был очень весомый факт!), жила в обычной однокомнатной хрущевке на улице Бабушкина.
Я вошла и ахнула: четверть комнаты занимали стеллажи с картинами. Мы начали разговаривать, Мария Ивановна показывала мне то одну, то другую работу. В них не было ничего необычного – все виденное сто раз, краски положены ровным, тонким, аккуратным мазком. Но неизвестно почему душа заполнялась музыкой и теплом. И вместе с картинами музыкой и теплом была сама Мария Ивановна – полноватая, неторопливая, с мягким, доброжелательным голосом. А изнутри, сквозь краски композиций и ее речь, прорывались твердый характер, энергия, воля. Открыточностью и вялостью тут и не пахло. Вот вам и просто цветы на столе или деревья в поле! И завелась у нас такая традиция. Я прибегала, объявляла, что устраиваю персональную выставку, картины перекочевывали на диван, стулья, вдоль стеллажа – и начиналось пиршество души и глаз.
Обожали мы почаевничать, поговорить обо всем на свете. Мария Ивановна рассказывала о своей жизни, о дочери Кларе, о любимых арефинских краях, откуда была родом. А я, глупая, самоуверенная девица, думала, что никогда не забуду ни словечка из наших сердечных бесед. Увы…
Очень скоро привела я в эту замечательную квартиру и маму, Софию Михайловну Голубину. Был у мамы замечательный дар: люди, с которыми она сходилась, чаще всего становились ее близкими друзьями. Помимо встреч завязывалась регулярная переписка. Наше поколение очень хорошо помнит традицию обязательного обмена письмами от руки между родственниками и знакомыми, и тоннами открыток по праздникам. У почты тогда было много работы! А мама вносила в это немалый вклад. На иной праздник она писала до 80 открыток. И всю жизнь хранила получаемые письма и открытки.
Мамы нет уже 20 лет, а я все еще разбираю ее архивы. И вот счастье – наткнулась на несколько писем Марии Ивановны Камчаткиной. Думаю, с выдержками из них будет интересно познакомиться и другим людям, кто хотел бы побольше узнать об этой замечательной художнице. Ее творчество и жизнь еще ждут своих исследователей.
Первое из писем написано 4 февраля 1976 года. Мария Ивановна по состоянию здоровья уезжала на время к дочери Кларе. «Вот перед кем я должна низко склонить повинную голову… Дорогая София Михайловна!
Дико – живу почти два месяца и ни слова не написала Вам – человеку, проявившему ко мне столько доброжелательства! Не в оправдание, а просто попробую рассказать. Первые недели здесь было просто не до писем – не отвечала ни родным, ни знакомым – очень мучили меня почти непрерывные боли этого «опоясывающего лишая»…». Дальше почти половину письма она рассуждает о моих делах. Остро стоял квартирный вопрос, я разводилась с первым мужем, Марии Ивановне хотелось помочь мне, но не было возможности. По тону письма я почти физически чувствую, что ее это мучило не меньше своей болезни. «Милая София Михайловна, все-таки мне хочется надеяться, что я не потеряю общения с Вами, мне это очень дорого. Здесь мне ведь близких друзей уже не нажить… Здесь многое не так, как в Рыбинске, и хуже. Вообще и все здесь как-то замедленнее, ходят неторопливо, встретятся на перекрестке – беседуют. Вот только хохлушки лепечут так быстро, как трещотки… Да много здесь машин, особенно в карьере, где добывается графитная руда, и вокруг него. День здесь подлиннее. Морозов очень больших не было, не ниже 15-18 градусов. Хороши ясные тихие дни. Но не люблю серые, сырые… Выхожу на улицу, но не на столько, как бы хотелось. Да много ходить и силы не хватает. А все-таки, все-таки… мечтается, нельзя ли еще стать более или менее здоровым человеком? Нельзя ли закалиться против быстрого простуживания? А когда, где? Дожить бы до весны, куда-то отправить себя – на солнце, на воздух, к лесу… Видите – наверно, это глупые мечты беспомощного или ленивого человека… Хватит чепухи. Видели ли Вы худ. выставку в музее? Жаль, что я ничего не вижу. Желаю Вам, бабушке, сыновьям всего хорошего! Наденьке особенно! … С уважением М. Камчаткина.»
М. Камчаткина. Автопортрет.
Следующее сообщение Марии Ивановны, которое я обнаружила, написано 26 июня 1976 года на почтовой открытке: «… Несколько дней я уже в Рыбинске, приживаюсь помаленьку, занята домашними делами. Как идет у Вас лето? Как здоровье Марии Васильевны (моя бабушка – Н.Б.)? Что хорошего у Наденьки? У Вас, наверно, ни минуты свободной? Хочется, конечно, увидеть всех вас, как бы это устроить? Все-таки Вы уже недалеко…» — и маминой рукой сделана приписка: «Были 3 июля». Увы, не со мной. Я наконец-то получила первое собственное жилье – комнату в коммуналке – и вся погрузилась в обустройство. А Мария Ивановна продолжала обо мне тревожиться, и следующая открытка от 14 июля 1976 года практически полностью посвящена этому.
К началу 1977 года Мария Ивановна снова уехала в Завалье, населенный пункт на Украине, где жила Клара, и 2 февраля 1977 года мама получила очередную весточку: «Дорогая София Михайловна! Ваше оригинальное новогоднее письмо все время почти на глазах и требует ответа. Но день за днем убегают, а я все молчу. Хотелось бы не просто отписаться, а поговорить от души, рассказать о чем-то. А о чем буду рассказывать? Очень тиха и малозаметная моя жизнь. Знакомые есть, но ведь это знакомство не спаяно ни сходными воспоминаниями детства или молодости, ни участием в одинаковом труде. В старости друзей заводить трудно. Я здесь просто «бабушка», «мама Клары Пеховской». На улице часто слышишь: «Добрый день», но здесь принято приветствовать людей даже и незнакомых. Молодежь от этого обычая отстает, школьники тоже часто пробегают молча, а раньше здоровались. Наверно, народу в поселке стало больше.
Украина утонула в тумане. Снег стаял, и вот вторая неделя в тумане. Правда, красиво, особенно вечером. Столько серебристых пейзажей! Надо бы заняться, да все не раскачаюсь, почему-то некогда. Только делаю маленькие набросочки по памяти.
Искусством заниматься урывками нельзя, когда посторонние мелочи назойливо мешают. Может, это только мне так кажется? Просто, может быть, обленилась? И да, и нет. Энергии почему-то не хватает. Почему бы это?..
… Дни стали длиннее и светлее. Надо все-таки обратиться к краскам. Мечтается о разном. Конечно, осилить смогу немногое. Не надо себя обманывать.
Мерещатся копаевские березки (в Копаеве жила мама, и Мария Ивановна бывала в гостях, оценила пейзажи на высоком волжском берегу – Н.Б.), а будет ли счастье их написать?..»
И вот последнее из попавшихся мне писем, от 14 июня 1977 года: «Дорогая София Михайловна!
У меня действительно нет слов для извинения. Вы, разрываясь на десятки дел, написали мне удивительное, большое письмо – как кинолента о Вашей жизни прошла передо мной – живая, интересная, а я не могу выбрать хорошее время для ответа. Не буду сейчас объяснять причины. Главное, наверно, безответственность, но еще и какая-то беспомощность, вялость, которые приходят когда не надо. Сама себе страшно неприятна.
Думаю о дороге. Всех хочется видеть. Как бы осилить. Что-то пугает Москва. Была у Клары мысль отправить со мной до Москвы Андрея (внук Марии Ивановны – Н.Б.). Но у него защита диплома (как раз сегодня). Он твердо не сказал ранее, затянулось время с заказом билета. Он может ехать только 17-18-го – надежды мало получить билеты на эти дни. Обещали на 22-е. Тогда еду одна, здесь посадят.
Стало многое казаться трудным. Ехать бы только «с пустом» — силы нет таскать и ходить. Возьму самое необходимое. Клара потом пришлет. В Москве ничего покупать не собираюсь, не смогу. Остановку небольшую придется сделать, хотя мне-то было бы легче прямо с Киевского на Савеловский, пересидеть там до вечера, и — на рыбинский поезд.
М. Камчаткина. Портрет матери. 1935.
Все еще пытаюсь мечтать: может быть, воздух родины подействует благотворно (здесь многие говорят, что весна нынче тяжелая по погоде).
Вылежала и в больнице почти месяц, и сейчас лекарства принимаю, но, видимо, усталое сердце уж не подгонишь, а атеросклероз хозяйничает… О болезнях только начни говорить…
Ваши внуки за это время еще подросли, с ними очень хлопотно, трудно, но они же и наполняют жизнь светлым содержанием. От души желаю всем вам – старым (у вас ведь только Мария Васильевна в годах?) и молодым -хорошего здоровья, энергии, радости! Да здравствует домашний спорт! Мечтаю о березовом Копаеве, о встрече со всеми Голубиными.
… Как бы мне осилить еще несколько писем. Ведь лежат письма-то от людей очень близких и уважаемых. Вот и Наденьке – столько разговоров проходит в мозгу, потом забываются.
Так хотелось бы знать, представлять, что творят художники – для города, для выставки, когда выставка. Но ведь им не до разговоров со мной. Была бы жива Мария Михайловна Грачева – мой друг, она бы написала.
М. Камчаткина. Женский портрет.
Жаль, что я ничем не могу Вам помочь в больших трудах, только от души пожелать: Марии Васильевне не стариться, Софии Михайловне держаться на высоте во всех видах спорта: «бегать», «прыгать», совершенствовать упражнения с «гантелями» (видимо, мама так описала свою домашнюю и общественную работу и занятия с внуками – Н.Б.) и пр. и пр. А малышам расти и развиваться на радость и счастье мам и пап и прекрасных бабушек!
Будьте здоровы и счастливы, дорогие мои. Ваша М. Камчаткина».
Надеюсь, что читатели сквозь простоту и безыскусность этих писем увидят и почувствуют большое сердце, нежную душу, характер и волю прекрасной художницы и человека, как когда-то все это почувствовала я, глядя на ее картины.
Жизнь так устроена, что порой мы получаем такие дорогие и совсем не заслуженные подарки, которые способны оценить, да и то не всегда, лишь спустя долгие годы, и горько пожалеть, что одарившего уже не прижмешь благодарно к сердцу.
Надежда Бородулина. Фото 1986 года.