Михаил Матвеев. ТОТ, КТО ЗА ГОРИЗОНТОМ. ХУДОЖНИК ПАВЕЛ КОНДРАТЬЕВ

Есть в собрании Рыбинского музея фотография художника Павла Михайловича Кондратьева. Фотография датирована приблизительно 1970-1985 годами. В Рыбинском музее она находится неслучайно.

Родился Павел Михайлович в Саратове 11 ноября 1902 года, но именно в Рыбинске прошли юношеские годы художника. Здесь с 1919 по 1921 год он учился в открывшейся в 1918 году художественной студии Пролеткульта, руководителем которой стал М. М. Щеглов (1885-1955), здесь c 1920 года он работал хранителем Рыбинского художественно-исторического музея.

С фотографии смотрит на нас семидесятилетний человек в плотном пиджаке, вязаной жилетке, фланелевой рубашке, в очках, не модных даже по меркам семидесятых, и ничто, кажется, в этом фотопортрете не может указать на прожитую этим человеком насыщенную — «артистическую» — жизнь. Человека, запечатленного на фотографии, легче представить за кульманом, чем за мольбертом, и, может быть, только взгляд сквозь толстые стекла очков выдает в нем художника.

В 1921 году Павел Кондратьев переезжает из Рыбинска в Петроград и поступает на второй курс училища Штиглица¹. Через год училище влилось в петроградский ВХУТЕИН², созданный на базе Академии Художеств. Таким образом Кондратьев оказался студентом Академии, где учился у А. Е. Карева, А. И. Савинова и М. В. Матюшина. В 1925 году в Академии Художеств недолгое время работала мастерская Павла Филонова. Кондратьев попал к нему случайно, но оставался в круге его учеников и последователей вплоть до 1932 года, до года раскола созданной Филоновым группы МАИ (Мастера аналитического искусства), хотя занятия в его мастерской продолжались до смерти мастера в блокадном Ленинграде в 1941 году. Окончательно группа сложилось после первой выставки в ленинградском Доме печати в 1927 году. В том же году был принят устав объединения.

Та памятная выставка прошла в апреле-мае 1927 года. Имена участников сохранились на афише, изданной по случаю открытия Дома и выставки. Среди них многие ученики Филонова — Т. Н. Глебова, Б. И. Гурвич, Е. А. Кибрик, П. М. Кондратьев, В. В. Купцов, А. Е. Мордвинова, Ю. Б. Хржановский.

Татьяна Николаевна Глебова вспоминала об этой выставке: «В конце 26-го, в начале 27-го года директором Дома печати был Николай Павлович Баскаков, человек замечательный, пытавшийся в стенах Дома печати насаждать и давать свободное поле деятельности всему новому в искусстве. Он заказал школе Филонова с Павлом Николаевичем во главе украсить живописью залы Дома печати, помещавшегося тогда в бывшем особняке Шувалова на Фонтанке. <…>

В фойе тоже были картины: … Глебовой и Порет на одном холсте, разделенном пополам (Глебова — сюжет «Тюрьма»; Порет — «Нищие»); Кондратьева и Лукстыня на одном холсте – сюжет «Море и моряки». Вокруг распределения холстов, конечно, была толкотня и возня»³.

Имена Татьяны Николаевны Глебовой и Алисы Ивановны Порет, двух видных художниц, учениц Филонова, мы оставляем в приведенной цитате неслучайно – им еще предстоит сыграть роль в нашем повествовании. Даже более того – уже в процессе творческого общения Татьяны Глебовой и Павла Кондратьева выяснилось, что страницы их биографий имеют связи с рыбинской землей. Татьяна Глебова — представительница дворянского рода Глебовых, чье родовое имение находилось в Мологском уезде Ярославской губернии.

«Павла Михайловича Кондратьева, углубленного в проблемы творческого процесса, называли в группе за склонность к теоретическим обобщениям “мозговиком”»⁴. Однако заниматься приходилось не только теоретическими обобщениями. Быт той поры складывался непросто. Жили бедно. Кондратьев вспоминал, как он с другими учениками «подарили Филонову загрунтованный большой холст, на котором тот написал «Формулу весны» (одна из трех «Формул»). Это самый большой и самый красивый холст. Филонов ходил в рваных сапогах, без носков. Мы купили ему солдатские сапоги, носки, а те спрятали»⁵.

Художники ради заработка вынуждены были заниматься оформлением праздников и массовых торжеств, благо время к тому располагало.

Художник Н. И. Костров, знакомый с Кондратьевым со студенческих лет, не без юмора вспоминает: «Обычное занятие наших художников — это майские и октябрьские праздники. Тогда мы нанимались на эту работу. И делали ничего общего с нашим искусством не имеющее… Мы с Кондратьевым писали портрет Сталина двадцати девяти метров в высоту (на Московском проспекте, во все здание). Делалось это легко, и нам удавалось. Помню, как писал сапоги Сталина… больше натуральной величины. Я там разделывал блеск. Приходили рабочие, смотрели, как художник здорово делает сапоги… Мы шли на это сознательно. Чтобы заработать и обеспечить себе летние поездки, летнюю работу. И наоборот, октябрьские, чтобы обеспечить себе зимнее существование. Все время так мы жили»⁶.

Работали художники и над театральными постановками, что, видимо, также служило источником заработка. Мы не знаем, принимал ли участие Кондратьев в постановке «Ревизора», для которой ученики Филонова делали декорации и костюмы, но в постановке оперы Вагнера «Мейстерзингеры» для Малого оперного театра Кондратьев совместно с Татьяной Глебовой участвовал. В эти же годы он много работает для Госиздата и Детгиза, иллюстрируя по преимуществу детские книги, в т. ч. стихи поэтов-обэриутов. В 1933 году Кондратьев делает иллюстрации к книге «Бибармейцы»⁷ близкого к обэриутам А. В. Разумовского.

С

Дом на углу Фонтанки и Московского проспекта

обэриутами художники группы Филонова сблизились в конце двадцатых – начале тридцатых годов. Ощутить всю мрачновато-абсурдную красоту ленинградского авангарда позволяет полотно Татьяны Глебовой и Алисы Порет «Дом в разрезе»⁸. На картине нет Павла Кондратьева⁹, но он наверняка бывал в этом доме на углу Фонтанки (д. 110) и Московского проспекта (д. 16), где жила Татьяна Глебова у своей подруги Алисы Порет, чья квартира стала своеобразным литературно-музыкальным и художественным салоном. Здесь бывали Хармс, Введенский, Е. Шварц, Олейников, Зощенко, Маршак, Житков. Жили весело, несмотря на все трудности. Алиса Порет вспоминает о Хармсе: «Он открыл мне веселье, смех, игру, юмор – то, чего мне так долго не доставало».

Возможно, в этот дом приехал 2 декабря 1932 года влюбленный в Порет Хармс и оставил запись о своем визите в дневнике: «… Приехал к Алисе Ивановне, а там уже Павел Михайлович Кондратьев. Кондратьев уже шесть лет влюблен в Алису Ивановну. Он любит ее по-настоящему. Но он, с ее стороны, не видит ничего хорошего. Хорошо ему было только пока он был болен, и Алиса Ивановна каждый день приходила к нему. Теперь он мучается и ревнует дни и ночи напролет»¹⁰. В кругу обитательниц и гостей дома на Фонтанке была известна поговорка: «Что будет с Порет, когда ее Кондрашка хватит?»

Дневниковые записи Хармса легко принять за какие-нибудь эпизоды из «Случаев», а стихи – за записи из дневника. Фамилию Кондратьева получают персонажи двух стихотворений Хармса. Из первого процитируем начало:

Однажды господин Кондратьев

попал в американский шкап для платьев

и там провел четыре дня…

Все вместе молодые люди, вдохновленные «хармсовой» игрой, ходили в театры, в филармонию. “Когда первый раз появлялся дирижер, которого мы не знали в лицо, надо было очень незаметно, на небольшом листке бумаги нарисовать, как себе его представляешь, — вспоминала Алиса Порет. — Очень быстро, пока не появился. Пока он ждал полной тишины, мы обменивались рисунками и давились от смеха. А соседи на нас шикали»¹¹. Естественно, принимал участие в таких «культпоходах» и Павел Кондратьев.

Поблизости от дома Порет, буквально в пяти минутах ходьбы, находится Измайловский сад, который славился музыкальными спектаклями, театральными постановками, выступлениями оркестров, певцов и пародистов. Так что он вполне мог стать излюбленным местом прогулок художниц и их друзей, особенно, если учесть, что на картине «Дом в разрезе» в левом верхнем углу изображен, как кажется, именно он.

(…Измайловский сад чем-то неуловимым напоминает автору сад Лозовского в Рыбинске, в доме рядом с которым автору довелось появиться на свет и провести первые семь лет своей жизни. Напоминает своей камерностью, отсутствием захватывающих перспектив города, когда горизонт замыкается поворотом дорожки; может быть, деревянной, уже утраченной теперь, эстрадой; разросшимися дубами, которых в Ленинграде не так уж много – северная столица предпочитает тополя; — и нападавшими ближе к осени желудями.

Здесь по-прежнему работает театр, и немногочисленные зрители дожидаются представления или выходят пройтись в антракте, как это было и 30, и 80лет назад).

В 1932 году группа распалась. Кондратьев, однако, как свидетельствует Е. Ф. Ковтун, «в расколе группы не принимал участия (хотя на некоторое время, размышляя о случившемся, выпал из орбиты мастера, об этом Филонов записал в дневнике 22 декабря 1932 г.)»¹². Вот эта запись: «22 декабря. Числа 20—21 в горкоме встретил т. Кондратьева… Он просил назначить ему время для разговора со мною — я назначил 22 дек[абря].

Вечером 22-го он, придя ко мне, сказал, что снова хочет работать со мною по-старому. <…> Я, подумав, ответил, что готов с ним работать по-старому»¹³. И работа «по-старому» продолжилась, во всяком случае, в 1935 году Филонов записывает: «18 [ноября]. По предложению Кондратьева (Павла) смотрел его работы. Ряд работ акварелью заставляют дать высокую оценку. Это целиком наши работы… Два портрета маслом… серьезность подхода к сюжету, в работе лиц, постановке фигур не позволит считать эти портреты вульгарными. Это не наши пока вещи. По-нашему более всего работаны лица двух портретов, остальное — модернизм»¹⁴.

Оценка: «модернизм», — дана скорее всего не случайно. Поскольку с 1932 года «размышления» привели Кондратьева к Казимиру Малевичу. Малевич в свою очередь, когда Кондратьев показал ему свои работы, «забраковал все, что было сделано у Филонова, «но очень одобрил этюды и признал за живописца»¹⁵.

К сожалению, нам не удалось разыскать столь же разнообразных свидетельств о времени работы Кондратьева у Малевича.

Однако по окончании войны и блокады, во время которых Кондратьев служил начальником маскировочной службы в составе военно-воздушных сил Краснознаменного Балтийского флота, он назовет свою деятельность по маскировке аэродромов и военных самолетов «прикладным супрематизмом». «Прикладной супрематизм» оказался действенным оружием – «аэродромы, которые маскировал художник Кондратьев, оказывались с воздуха неуязвимы»¹⁶.

Военную службу Кондратьев начал в 1942 году.

«С 19 сентября я уже и в форме, шинели и т. д. – пишет Кондратьев в письме 6 октября 1942 г. — Целый день работаем с Эд. Мих., а вечером сидим у огонька и говорим о живописи и о друзьях…». А всего несколькими месяцами раньше тот самый «Эд. Мих» — Эдуард Михайлович Криммер, — пишет: «Кондратьева спасает жена Таня, высокой марки человек. Я был у них в прошлую командировку».

Военные и блокадные годы найдут отражение во множестве зарисовок тех лет, некоторые из которых хранятся в Рыбинском музее. И это вопреки всем тяготам трех уже прошедших военных лет. «Несмотря на напряжение, в котором постоянно живешь, — пишет Кондратьев с фронта 7 июня 1944 года, — почти каждый день мне удается немного порисовать. И, пожалуй, я сделал успехи и кое-что еще понял в рисунке. <…> Главное, что я вдруг понял и почувствовал это в натуре — контраст пропорций пространства. Вдруг стал чувствовать не только линейный, плоский ритм, а и объемный в глубину, ритм форм, находящихся в пространстве. Мне вдруг сразу стал понятен кубизм, в котором основное — ритм пространства, ритм абстрагируемых от предметности форм в пространстве, а не просто плоское построение…”¹⁷

Память военных лет станет основой его цикла «Катастрофы», начатого художником в 1967 году. «Разрушения придают пейзажу остроту и трагизм… — скажет Кондратьев. — Я не помню в живописи ничего, что имело бы в себе эти ощущения убитых и погибших городов».

На послевоенные годы, по мнению Е. Ф. Ковтуна, приходится расцвет творчества Кондратьева. В это время он создает лучшие свои живописные циклы “Воспоминание о Чукотке”, “Самосожжение”, “Сестры милосердия”. «Художник выработал свой метод, в котором соединились уроки Филонова и супрематизм Малевича», — пишет Е. Ф. Ковтун¹⁸.

Путешествие на Чукотку Кондратьев совершил в 50-е годы. Целью поездки стало оформление чукотской азбуки по заказу «Учпедгиза». В 60-е и 70-е годы Кондратьев пишет циклы «Снопы», «Катастрофы», «Чайники», «Свечи», «Самосожжение», «Псковская земля».

Работал Кондратьев в мастерской на Наличной улице. Улица пролегает по Васильевскому острову вдоль Финского залива, несколько отдалившись от него намывными территориями. Но можно представить (если, конечно, мастерская, как это принято, располагалась на верхних этажах здания) вид, открывавшийся из мастерской. Сюда, в мастерскую мастера, приходили его, нет, не ученики, а художники его круга В. Матюх, В. Волков, В. Поварова, поскольку, по словам А. Успенского, «их взаимоотношения никогда не попадали под категорию «учитель — ученик». Это был процесс взаимного общения и поддержки, без диктата и натиска мастера, в том неброском стиле и размеренном ритме, в котором жил и работал Павел Михайлович»¹⁹. Неслучайно книга, выпущенная в рамках художественного проекта «Авангард на Неве», называется «Круг Кондратьева», а в 1995 году в петербургском Манеже, что на Исаакиевской площади, прошла выставка «П. Кондратьев и художники его круга».

Единственная прижизненная выставка художника состоялась в Доме писателей в 1981 году. Позволим себе процитировать еще раз содержательную статью А. Успенского «Работа Кондратьева». «Сразу после ее закрытия он начинает цикл «Сестры милосердия». Даже название этой серии принципиально отделяет ее своей исторической конкретностью от прочих. Как говорил Ковтун, «в графических листах он (Кондратьев) дошел до пластической формулы… В живописи в «Сестрах» точка не поставлена». В письме 1982 года Кондратьев писал: «Сам я работаю ежедневно, рисунки все одной темы: «Сестры милосердия», для меня это выход в мир образа «ангела». Все это только подготовка к живописи. Что получится — не знаю. Но, кажется, путь нащупываю — отзвук конкретности и отзвук «абстрагированности», а тема и содержание — „милосердие“».

Этот цикл Павел Михайлович до конца довести не успел. В 1985 году его не стало.

Летом 2009 года в Музее петербургского авангарда – Доме Матюшина, одного из первых учителей Кондратьева, что символично, – была представлена выставка Павла Кондратьева «Ахна. Чукотская серия». На ней выставлялось около 50 живописных и графических произведений из частных коллекций. Кондратьев так говорил о «Чукотской серии»: «Когда смотрели местные жители, они говорили: здесь есть «ахна». Когда показывал подготовительные рисунки (реалистичные), они говорили: хорошо, но нет «ахна»!»²⁰. Понятие «ахна» — то, что за горизонтом, или ощущение того, кто был здесь, ушел, но все еще присутствует, — стало ключевым в творчестве художника, и оно будет встречаться в его рассуждениях о живописи постоянно. 

Заглянуть за горизонт Кондратьеву удалось. Или взглянуть… Из-за горизонта.

Кондратьев, которому в 1920 году едва исполнилось 18 лет, уже был в то время членом Рыбинского научного общества и хранителем Рыбинского музея. Сегодня в собрании городского музея-заповедника хранится более двухсот его работ, среди которых графика из блокадного Ленинграда, чукотские блокноты – результат командировки художника на Дальний Восток, куда он отправился по заданию ленинградского детского издательства «Чиж», собиравшегося издавать буквари для малых народов страны, и

многие другие произведения. В собрании музея есть и другие замечательные свидетельства времени – фотографии членов студии Пролеткульта и шаржи, сделанные рукой самого Щеглова.

Именно по путевке рыбинского Пролеткульта в 1921 году Павел Кондратьев попал на второй курс училища Штиглица²¹. А позднее, в 1925 году, пришел в мастерскую Павла Филонова в Академии Художеств.

Рисунки Кондратьева из собрания Рыбинского музея-заповедника.

1 Сейчас это — Санкт-Петербургская государственная художественно-промышленная академия, знаменитая «Муха» (Ленинградское художественно-промышленное училище имени В. И. Мухиной).

2 Высший художественно-технический институт.

3 Глебова Т. Н. Воспоминания о Павле Николаевиче Филонове. В книге: Филонов. Том I. Художник. Исследователь. Учитель. Живопись. Графика. В двух томах.

4 Е. Ф. Ковтун: “П. Н. Филонов и его дневник”. Павел Филонов. Дневники. СПб, 2000.

5 Антон Успенский. «Филонов. Очевидец незримого». «ДИ» №5, 2007

6 Цит. по Антон Успенский «Работа Кондратьева». „Новый мир искусства“» (НоМИ), №6, 2002

7 Бибармейцы – активисты библиотеки