Отечественная история содержит гораздо больше уроков, чем нам кажется порой. Вот лишь одна ее страница, которой без малого триста лет, но как хорошо в ней видны крепкие характеры наших предшественников – рыбнослободцев, сохранивших город даже тогда, когда и хранить-то было уже нечего. Если вдуматься, то сегодня их подвиг иначе как гражданским не назовешь. Ведь они спасали не только Рыбну, но и всю Россию. Почти так же как гражданин Минин, с которого начиналась одна из самых больших народных побед.
«Минины» из Рыбной слободы.
1735 г.
Утром 20 июля 1735 года над Рыбной слободой тревожно загудел набат. Пожар!
Деревянная слобода горела часто: то «нижний конец» (в сторону устья Черемхи), то «верхний». Но такого страшного пожара не было за всю ее историю. Он начался «в десятом часу в Волской улице, в доме вдовы Анны Никифоровны дочери Элтековой», огонь перекинулся на рядом стоящий амбар, где хранилось боле 35 тысяч пудов казенной соли. Затем заполыхало все, даже церкви, в которых сгорели «святые образы» и иконостасы, «главы и кровли», «а у церкви Николая Чудотворца и своды упали».
Слобода сгорела полностью: и «ратуша, и таможня, и померной амбар со всяким хлебом, и кружечной двор с протчим строением, и всякая казенная медная, и железная, и деревянная посуда, котлы и кубы, вино и пиво, вотка и мед. И соляные анбары с солью, и той слободы у всех жителей домы, и всякое строение и с пожитками, и з домовою их посудою, и многая их скотина, лавки и анбары со всяким товары и з денгами, и приезжих купецких людей в анбарах всякой хлеб, и крепостная контора (здесь фиксировались нотариальные акты – Г.Л.), и книги («записные» тетради – Г.Л.), и денежная казна, и указы, и протчее. Все згорело без остатку. И многие люди огорели, отчего болезнуют весма, а другие и до смерти згорели… от которого пожару Рыбной слободы жители раззорились в конец и пришли во всеконечную скудость».
Так написали в «доношении» бурмистры рыбно-слободской ратуши в Ярославскую провинциальную контору (ЯПК). Ярославль отреагировал немедленно: извести Сенат о пожаре, а в слободу отправил дворянина Петра Волкова. Он расследовал причины и последствия пожара, а главное, как обстоят дела с «питейной продажей». В Рыбной слободе находился один из крупнейших на Верхней Волге кружечных дворов. Это был большой торгово-промышленный комплекс, обслуживающий округу в радиусе до 50 верст и приносивший казне тысячные прибыли. Оказалось, что в церковных подвалах вино сохранилось и «продаетца ныне без остановки», продажа пива и «кислого» меда (напиток на меду) возобновилась с 1-го августа, а «вотки в продаже не имеетца, понеже… згорела без остатку», поэтому можно прислать ведер пять. Ярославль согласился «помочь», дабы денежного «недобору не учинилось», иначе «недоборные денги взыщутца на вас, ратушских бурмистрах, со штрафом». Это уже цитата из указа ЯПК от 15 сентября.
К этому времени П. Волков давно уехал в Ярославль, увезя с собой материалы допросов. На его место прибыл нарочный от Сената, полковник Матрунин, с целой командой канцеляристов. Снова допросы и прежде всего о «сгорении» соляных амбаров. Продажа соли – еще одна госмонополия, приносившая даже бо́льшую прибыль, чем «питейная». «Соляной голова» Федор Роговиковской доложил, что спасти удалось и денежную казну (более 700 рублей), и 21 тысячу пудов соли. Деньги велено немедленно отослать в главную московскую контору, а сгоревшую соль разобрать на «смуглую» и на «згребную з грязью», которую нельзя уже употребить с пищу, тем не менее, следовало продать ее с торгов вдвое дешевле. Наверное ратушские бургомистры просили оставить «соляные» деньги на восстановление слободы. В ответ Матрунин показал им ведомость, по которой за Рыбной слободой за 1732 – 1735 годы числилась «недоимка» (долг) – 8 тысяч рублей. По подсчетам ратуши долга не было вовсе, но полковник потребовал заплатить недоимку немедленно. С тем и уехал.
Рыбнослободцы остались один на один со своей бедой. «Соляные» деньги отослали в Москву. Соль разобрали, «грязную» пробовали продать с торгов – никто не купил. На «соляных зборщиках» повис долг. Часть слобожан разбрелась по селам кормиться «Христовым именем». Оставшихся выручали еженедельные субботние торжки: окрестные крестьяне привозили продукты и немудреные изделия вроде деревянной и глиняной посуды. Все это продавалось с возов или прямо с рук. Торговые пошлины были невелики. Правда, копилась понемногу «питейная прибыль», которую собирали в Коприно, Фроловском, Еремейцове, Глебовском и Кривце. Там Рыбная содержала свои питейные избы, где продавцами служили, меняясь ежемесячно, «рыбенские целовальники».
Для любого населенного пункта пожар – беда. Но с гибелью Рыбной слободы в системе волжского торгового пути возник «тромб». Рыбная была основным связующим звеном между Нижней Волгой и «верховыми» городами, включая Петербург. А теперь низовые большегрузные суда пошли мимо слободы. Нет таможни – негде платить таможенные пошлины, нет Померного амбара – негде производить оптовую торговлю хлебом (в данном случае это обще название всех зерновых культур). Нет кладовых амбаров – товары некуда положить на зимовку. Даже перегружать их не во что: сгорели все припасенные барки. Раньше за навигацию в Рыбной слободе останавливались тысячи людей: бурлаки и коноводы, купцы и приказчики, солдаты и чиновники, крестьяне и нищие. Всю эту ораву поили и кормили десятки «торговых точек»: лавки со съестным, целый Калашный ряд, около которого пристраивались «скамьишки» с «печеным хлебом и калачами», харчевни и питейные избы.
С гибелью всего этого терпит убытки не столько Рыбная слобода, сколько – казна. Мало того, что сгорело казенное имущество (товары, оставленные на зимовку, суда, деньги), так еще остаются не взятыми пошлины. Большие суда, поднявшиеся в середине лета по мелководью в верховья Волги, могут развалиться, сесть на мель. Они и к Рыбной-то приходили в состоянии, которое определялось, как «негодные к употреблению». «Верховые города» (например, Тверь) и так входили в систему волжского пути, однако заменить Рыбную слободу ни один из них не мог. Странно, но власть смотрела на эту ситуацию довольно равнодушно.
В ноябре 1735 года рыбнослободская ратуша в преддверии зимы вновь обращается к ЯПК: просит прислать указ, разрешающий временно не собирать подушную подать с погорельцев, а казенные деньги (пошлины и питейную прибыль) расходовать на строительство общественных зданий. В ответ – гробовое молчание. Центральная власть не захотела брать на себя ответственность за нарушение финансовой дисциплины. И тогда это сделала рыбнослободская ратуша, подписав себе смертный приговор.. некогда посадский человек, староста Козьма Минин, спас Россию, теперь, в 1735 году, бурмистр Яков Щаплиевской возглавил восстановление Рыбной слободы, приняв весь удар на себя. Конечно, масштабы их деяний не сопоставимы. Но ведь у каждого человека одна жизнь, и какая разница – за что он готов положить (Лучше – сложить голову, да?) голову на плаху: за всю страну или только за свою малую родину?
Конечно, они не были героями-одиночками: рядом с ними их сподвижники. К сожалению, наша история сохранила лишь несколько имен «выборных людей» из команды Я. Щаплиевского: это таможенный бурмистр Петр Первов, «соляные зборщики» – И. Кузнецов и Дм. Репин, выборные при таможенных и кабацких зборах» — Федор Клоков, И. Покровской, Дм. Конурин, Ф. Ильинской, М. Заемской, Осип Тюменев. Всего их было около 30 человек. В январе 1736 года их сменили новые «выборные», которые и завершили восстановление слободы. Вряд ли они чувствовали себя героями. Это были обычные посадские люди, которым из-за малочисленности рыбнослободского купечества приходилось через каждые 3-4 года бросать свою торговлю и бесплатно нести «государеву службу» старостами, целовальниками, «ларешными» (помощники бурмистра), «десяцкими» (нечто вроде полицейских). Даже будучи «выборными», они могли и схитрить, и выпить, и подраться, или даже уснуть на печке во время заседания ратуши. Однако в экстремальной ситуации они действительно становились «товарыщами» и защищали интересы «мирских людей».
Но для этого все-таки нужен был лидер, которого бы уважали все. Именно таким человеком оказался Яков Филиппович Щаплиевской. Кое-что о нем удалось узнать. Родился в 1667 году. Занимался хлебной торговлей. Был силен физически, если в 57 лет ходил на волжских судах вместе с сыном, возможно, лоцманом (бурлачеством рыбнослободцы никогда не занимались). Щаплиевской имел столь решительный и независимых характер, что никакие штрафы его не пугали, как и гнев начальства.. в 1717 году, будучи бурмистром, он дал взятку (100 рублей) ярославскому «фискалу» Попцову. Тот по роду службы должен был следить за нашими «выборными людьми», чтоб не воровали. Вместо этого он забрал у них «записные книги», где фиксировались и таможенные сделки, и работа кружечного двора, и «незнаемо зачем» увез в Ярославль. Делопроизводство встало. Самый быстрый путь решения проблемы – взятка. Щаплиевский вернул «книги» в Рыбную, но над Попцовым началось следствие, и бурмистру пришлось заплатить штраф – все те же 100 рублей. В другой раз он посмел на «мирском сходе» сказать «предерзостные» слова в адрес тогдашнего бурмистра. Щаплиевского допросили в ратуше, наверное, изругали, но жаловаться на него в Ярославль не стали, а протокол допроса… уничтожили. Видать, правду сказал. Кто-то все-таки донес в Ярославль, оттуда потребовали объяснений, их не последовало – и бурмистра, и Щаплиевского на всякий случай оштрафовали.
Вот такой человек возглавлял в 1735 году нашу ратушу. Поняв, что помощи от верховной власти не дождаться, он собрал «мирской сход2 и добился «учинения мирского приговора». Документ позволял ему расходовать казенные деньги на строительство общественных зданий. Этим занялись его «товарыщи»: закупали стройматериалы, нанимали работников, следили за стройкой, налаживали работу кружечного двора, закупали оборудование и хлебные припасы. На заработанные деньги слобожане начали поднимать и личные «хоромы».
Через 5 месяцев слобода возродилась из пепла. На центральной торговой площади появилось двухэтажное здание таможни и ратуши, их разделяли только «сени» (коридор), куда вела высокая крытая лестница. На первом этаже находились склады – амбары кружечного двора. Рядом выстроили Померной амбар, закупив для него оборудование: весы, ковши и пр. пивную поварню поставили на прежнем месте – за площадью, ближе к Волге, зато 2 питейные избы, конечно, оказались на площади. На берегу Черемхи снова расположилась казенная винокурня и солодовенный двор, внутри которого 5 амбаров для «рощения солода» и хранения закупленных припасов. На ярмарочной площади рядом с новеньким амбаром-ледником оказалась еще одна таможенная изба.
В марте 1736 года новый бурмистр Василий Тюменев, доложил, что строительство окончено, что истрачено 500 рублей, которые они вернут за счет таможенных пошлин и «питейной прибыли» в этом же году. Вот теперь власть решила, что с рыбнослободской ратуши можно спросить за содеянное. И Сенат, и ЯПК, и вновь образованное ведомство (камор [Ань, проверь сама: «камор» или «комор», не очень разборчиво в оригинале] -коллегия) засыпали ратушу вопросами, требованиями, угрозами, часто повторяя одно и то же. В обобщенном виде это звучало так: как посмели строить без указа? Как посмели израсходовать казенные деньги? Как посмели не собрать подушную подать и «запустить в доимку» таможенные сборы и «питейную прибыль»? Был ли контроль за строительством и сколько похищено из казны? Прислать немедленно ведомости, где отчитаться за каждое бревно, стекло, гвоздь и т.д. А еще отчитаться за таможенные пошлины и «питейную прибыль» аж с 1719 года: дать списки «выборных» за каждый год и представить «записные книги».
Ратуша пишет, что часть бывших «выборных» успела умереть. «Пусть отчитываются сыновья (!) – требует власть. Так ведь бурмистры уже отписывались, и квитанции имеются от ЯПК. Все равно, считают чиновники, все вы – воры, и за вами долгу с 1719 года боле 20 тысяч. А ЯПК должна постоянно «принуждать» Рыбную слободу к выплате «недоимки»: переписка на эту тему затянулась на годы. Но вернемся в 1736 год. Что же ответила ратуша на обвинение в самовольстве?
«А та постройка чинена за присмотром ратушских 735 году бурмистров Якова Щаплиевского да Петра Первова, а деньги на ту постройку держаны изборные того ж 735 году таможенных и кабацких зборов… И та покупка (имеется в виду оборудование, посуда и пр. – Г.Л.), и постройка чинена без указу для того, что о той постройке и покупке от рыбнослободской ратуши в Ярославскую провинциальную кантору поданы доношения – об оной постройке указу и поныне не учинено. И ежели б вышеписанной постройки без указу по нынешнее время было не учинено, то б… таможенных и канцелярских зборов збирать, и вино курить, и пива варить и в продажу производить было негде. И оттого б не токмо учинился недобор, но и никакого б збору не было, и казне б… мог учинитца от того незбору великий вред. А из казны ни в чем никакой передачи и… похищения никакого не было».
В качестве доказательства, что за все платилось «без передачи» (то есть, без завышения цен), представлена ведомость «что… зделано и куплено лесу и посуды, и протчего чего по званиям порознь и по какой цене…
…160 бревен осмисаженных устюжских, цена по 10 копеек бревно – 16 рублей
…тесу 77 тесниц хоромных… лубья и гвоздей… кирпича… железа сибирского…» и т.д.
« всего на вышепоказанные казенные строения и на покупку всякой посуды и припасов в расходе – 585 рублей 18 копеек».
Хотя и ведомость, и все доношения подписаны новой командой «выборных»: бурмистр Василий Тюменев и «ларешные» (В. Жилов, Дм. Сыроежин, А. Григорьевской) – без участия в этой переписке Я. Щаплиевского с «товарыщи» не обошлось. Вряд ли такой ответ понравился чиновникам: рыбнослободцы не только не испугались, но еще посмели укорять власть. В фонде ратуши нет документов о проведении расследования, связанного с восстановлением слободы, но оно, конечно, было и проводилось, в лучшем случае в Ярославле. Это предположение подтвердилось самым неожиданным образом. Некто Антипа Федорович Клоков задолжал рыбнослободцу Посникову и заплатить ныне, в феврале 1755 года, не может. Кредитор требует описать имение А. Клокова. Ратуша получает ответ, что «имения не токмо продать, но и заложить невозможно, понеже де отец их, бывший Федор Клоков, имелся в прошлом (т. е. уже прошедшем – Г.Л.) 1735 году в Рыбной слободе при таможенных и кабацких зборах выборным». Следствие не закончено (хотя сам Ф. Клоков уже умер), поэтому продажа дома запрещена. То же самое произошло с Тимофеем Осиповичем Тюменевым. Он оказался должен тому же Посникову, но заложить имение ему «не дозволено, понеже отец ево, бывший Осип Тюменев, находился… под следствием». Федор Клоков умер в 1735 году, Осип Тюменев – в 1740 г., в 1741 г. – скончался Яков Щаплиевской.
Трудно отделаться от мысли, что следствие ускорило их гибель. Но восстановленная слобода стала их общим памятником. Потомки наших «мининых» превратили «знатную струговую пристань» в «столицу бурлаков и грузчиков». И в каждой эпохе находились люди, которые, жертвуя своим личным, делали что-то полезное для своей малой родины. Это и первый смотритель первого рыбинского училища (1787 г.) Федор Крашенников, 15 лет защищавший его от гибели. Это и Андрей Миклютин с «товарыщи», построивший несколько храмов на рыбинской земле. Да и все наше купечество, сумевшее превратить любимый город в «Питера уголок».
Время и варварское отношение к этому наследию сделали свое дело: многое уже утрачено из архитектурного ансамбля города. Но даже то немногое, что еще уцелело, вызывает раздражение у определенной группы людей, которым так нужна городская земля и не нужна ее история. А что же нынешние «выборные люди»? Неужели все они так презирают прошлое г. Рыбинска, что уже не способны подняться на его защиту?