проводили Василия Павловича Аксёнова.
Всё дальше уходит прошлое. Мои ровесники ещё застали живыми Ахматову и Пастернака. Те не вписались в советский ландшафт, но успели – спустя поколение – передать эстафету. С прозой обстояло хуже; партия, казалось, вытоптала это поле навсегда, насадив сплошной соцреализм. И вдруг на рубеже 60-х – прорыв когорты во главе с Аксёновым. До них подобная раскованность, спонтанность диалогов, непроизвольное течение жизни встречались разве что в переводных романах. Они пришли практически одновременно, но меня, 14-летнего, сперва поразил «Дым в глаза» Анатолия Гладилина: это ж мои собственные мысли и сомнения, предпочтения, неприятия! Я ещё не ведал, что они друзья-собратья по перу – Гладилин и знакомый мне Василий, с которым меня свела судьба когда-то в раннем детстве…
В начале 50-х мама не раз возила меня в Ленинград, город своей студенческой юности. Там жили её сверстницы, у кого-то из них мы останавливались, а к остальным ходили в гости. Прежде всего, шли к тёте Наташе, с которой мама особенно сблизилась в годы войны, когда та была эвакуирована в Рыбинск и работала директором 1-й и 3-й школы. А после войны, защитив диссертацию, преподавала в ленинградских вузах географию и проживала в коммуналке, где они с мужем и сыном занимали одну комнату.
Однажды она пригласила нас с мамой в Репино, где вместе с их общей подругой снимала на лето дачу. Мы отправились туда на электричке с её сыном, долговязым брюнетом Димой Королёвым, и племянником Васей, умеренным по всем параметрам, сыном старшей сестры. Всю дорогу братья-студенты хохмили, слегка подкалывая друг друга, при некотором преимуществе второго. Известно ли мне было, где находится Васина мать? – взрослые называли её Женей, о местах же «не столь отдалённых» я, первоклашка, не слышал. Будучи уже на поселении, она вышла замуж за врача-гомеопата и, оценив преимущества профессии, настояла на том, чтобы сын поступил в медицинский. К тому же здесь, в Питере, рядом с юношей была его тётя. Между прочим, вступая в брак, обе сестры всегда оставляли фамилию отца, аптекаря (мама говорила «провизор») Соломона Гинзбурга, хотя старшая подкорректировала отчество, став Евгенией Семёновной. Смутно помню ещё низенькую сухощавую старушку, всегда в чёрном: видимо, их мать Ревекка Марковна после войны ещё оставалась в Рыбинске.
Из дальнейших писем от Натальи Соломоновны мы узнавали, что сестру освободили, но не разрешили жить в больших центральных городах, и она с приёмной дочкой Тоней поселилась во Львове. Что ребята закончили институты, Дима стал военным строителем, а Вася санврачом в морском порту. Потом писала, что Вася женился, его начали печатать – не помню уже, что чему предшествовало. И вот выходят «Коллеги» – наша семья, понятно, прочитала сразу. Да, собственно, читали все вокруг, книга мгновенно пошла нарасхват.
Дебют Василия Аксёнова действительно знаменует появление новой волны в нашей литературе, поскольку другие творения «бури и натиска» мало кто заметил. Повесть всем пришлась по вкусу, извечный сюжет становления наполняло свежее дыхание молодости. Да и штатные критики отнеслись благосклонно, несмотря на отсутствие руководящей роли партии – это в разгар оттепели допускалось, тем более – поведение трёх начинающих эскулапов вполне отвечало «моральному кодексу строителей коммунизма».
Дальше следует «Звёздный билет». Он – как «Дым…», но ещё увлекательней, и герой не один, а сразу три, рванувших после школы в Таллин. Тут уже я и не я, вернее, моё внутреннее Я, освобождённое от комплексов. И ощущение возможности – любви, ночных прогулок, моря, пока что невиданного (кроме Финского залива в том же Репине), маленьких кафе, заветных слов – возможности такой реальной, но ускользающей, недоступной мне, всё ещё школьнику, дремучему провинциалу.
Читающая молодёжь с восторгом приняла «Билет» – наш билет на стартующий лайнер времени! Пожалуй, каждое поколение, вступая в жизнь, особенно на переломе эпох, считает, что с него всё только начинается. Обе повести одновременно востребовали театр и кино, в 1962-м их переносят на экран. Прилежная экранизация «Коллег» собрала 35 миллионов зрителей, но не оставила в памяти ничего, кроме припева: «Пароход белый-беленький…» А «Звёздный билет» взял маститый Александр Зархи и выдал в назидание потомству расхожую мелодраму «Мой младший брат». Правда, там дебютировали Збруев, Даль, Андрей Миронов и ещё – там возник и навсегда запал в нас трепетный таривердиевский вокализ «та-ра-ру-ра-а…» – нескончаемое объяснение созвучных душ.
Тем временем писательская гвардия почуяла опасных конкурентов. Увидав интервью Аксёнова и Вознесенского в польской газете, Ванда Василевская выступила с публичным доносом. Хрущёв разразился бранью, и пошёл разгром в печати. Ещё бы: юные аксёновские три товарища сродни Ремарку! – молодых клеймят за нигилизм, поклонение Западу и воспевание тунеядства. К избитому ярлыку «стиляги» добавляют «звёздных мальчиков», которые «шагают по Москве» (кроме героя Данелии с Михалковым, ибо он приписан к метрострою). Ссылка на летнюю послешкольную паузу не оправдывает обвиняемых. Тогда же был принят указ о приёме вне конкурса «стажников» – тех, кто отработал не меньше 2-х лет – что фактически закрыло нам, только что кончившим школу, дорогу в солидные вузы.
Кстати, о ярлыке. Сейчас заговорили об Аксёнове-стиляге. Может, я его видел чуть раньше – помню привлекательного молодого человека с каштановыми волосами, довольно коротко остриженными и зачёсанными ото лба назад приглаженной волнистой грядкой, в неярком коричневом пиджаке спортивного покроя. Ничего общего с карикатурными стилягами – в диких галстуках, с высоко взбитым коком – каких перенесли в сегодняшние мюзиклы. Аксёнов всегда был денди. В нём импонирует ирония, острый ум, чувство времени. Близкий и духовно, и житейски, он – не какой-то дутый классик из тех, что проходят в школе – человек нашего времени, ближайшего к нам круга, живший рядом с теми, с кем я связан буквально с пелёнок (из роддома родители принесли меня в квартиру тех самых подруг-учительниц, в дом на улице Чкалова).
Теперь, наученный печальным опытом хрущёвского разноса, прозаик отправляет «Апельсины из Марокко» прямиком в Сибирь, не то к лесорубам, не то к энергетикам. Но отыгрывается экстравагантной формой. Статус первого лица, ведущего повествование, он передаёт поочерёдно каждому из персонажей, создавая некое многоголосие и – лёгкую путаницу. «Любовь к электричеству» (владевшая наркомом Красиным) – последний компромисс с режимом; книга вышла в серии «Пламенных революционеров», где отметились многие диссиденты, что отнюдь не спасло их впоследствии от изгнания.
Аксёнов работает в разных жанрах – новелла, роман, кино- и театральная драматургия – сохраняя внутреннюю независимость. Чем глубже страна увязает в застое, тем изощрённей его проза. Пушкинское восклицание «Пора, мой друг, пора» отмечает определённую веху. От молодёжной лирики он движется к гротеску («Затоваренная бочкотара»), иносказанию, сверхреальности. Сравнительно короткий опус, над которым дважды значится «В поисках жанра» – сверху как название, под ним, помельче, как формальное определение – что-то вроде монолога креативной личности, наделённой каким-то загадочным даром, наподобие входивших в моду экстрасенсов. По сути же это – развёрнутая метафора самочувствия художника в нашем обществе. Кто-то ещё дал мне «Цаплю», напечатанную в самиздате: текст рифмованный, как в поэме, но написан в строчку, реплики с ремарками, как в пьесе, очеловечивание, как в басне, фантасмагория – и никакой политкорректности!
Непонятное особенно раздражает начальство, поскольку не поддаётся контролю. К концу 70-х, когда у Аксёнова и других литераторов накопился солидный портфель «непроходных» работ, он инициирует создание альманаха «Метрополь». Может, кое-кто из участников действительно не ждал таких гонений, но сам он знал, что делает. Для него это был сознательный и единственный выбор, так что приглашение читать лекции в Париже пришло своевременно. Наталья Соломоновна писала, что Василий приезжал прощаться. Когда же он, Войнович, Горенштейн и другие уехали, некоторых из оставшихся простили и опубликовали – от самых опасных уже избавились. Их исключили из Союза писателей, их книги изъяли из библиотек (в магазинах они никогда не залёживались), фильмы смыли либо стёрли имена из титров. И только в «Культтоварах» я нашёл грампластинку с рассказом «Жаль, что вас не было с нами» в исполнении автора. Как видно, по чьему-то недосмотру она долго ещё оставалась в продаже…
Присутствие Василия Аксёнова ощущалось до последнего. Для меня – с тех пор, как он, подтрунивая над кузеном и притворяясь заправским доктором, шутя «обследовал» нас с Димой. Потом прямых пересечений не было. Когда я ездил в Ленинград студентом, он жил уже в Москве. Позднее мы поехали туда с женой и, придя к Н.С., встретились с его «адаптированной» сестрой Тоней Аксёновой, актрисой, игравшей в Театре комедии. Она делилась впечатлениями о писателях: «Солоухин хамоват», Солженицын тоже ей не глянулся. Ну, а в Москве у всех места одни и те же – Дом кино, театр «Современник», Таганка – но разные часы и разные «сегменты»: в высотке на Котельнической у Аксёнова квартира, а я смотрю в «Иллюзионе» непрокатное кино, на 1-м этаже того же дома. Тут у нас общие знакомые, друзья знакомых и знакомые друзей, ближайший из которых – Юра Кублановский. Приезжая из столицы, он рассказывает, как делали «Метрополь», как все вместе собирались у Аксёнова или у Ахмадулиной с Мессерером.
Вслед за писателем-прозаиком вынуждают уехать и нашего земляка-поэта (как это делали – отдельная история). Через год-полтора мы провожали Юру в Шереметьеве, он тоже улетал на Запад. Хотя Аксёнов уже в Америке, но тогда казалось, Вашингтон с Парижем рядом, а отсюда до них – бесконечность. Однако связи опосредованные не прерываются – через прежние книги, самодельные копии и конечно «вражьи голоса» в эфире. Кроме того, от Юры приходят изредка открытки…
В 90-х возвращаются номинально оба, в симметрично обратном порядке. Однако Аксёнов с его «звёздным» карт-бланшем постоянно перемещается, так что совпасть с ним практически невозможно. А на днях узнаю, опять же со слов Кублановского, что не так давно писатель, взяв простой билет, приезжал в Рыбинск и гулял по старым улочкам. Как жаль, что я не знал заранее об этом! Что привело его сюда – случайность или желание увидеть места, где жили его родные? А может, он и сам бывал здесь раньше с бабушкой?
Несколько лет назад, получая высшую литературную премию «Букер», первую в его жизни, Василий Павлович произнёс обдуманный экспромт насчёт того, что большинство его друзей уже имеют премии, стало быть, он присоединяется к большинству, и, заметив, что английская идиома «join majority» (присоединиться к большинству) означает «уйти в мир иной», добавил: «Но я остаюсь в меньшинстве».
К сожалению, остался ненадолго. Теперь мы уже не встретимся. Жаль, что Вас нет больше с нами.