Анна Романова
Архимандрита Иеронима из Звенигорода каждый раз с особым чувством ждут прихожане Благовещенского храма в Дюдькове Рыбинского района: он не просто земляк, — он пастырь, отеческая забота которого о родных местах особенно в последние годы поддерживает этот сельский приход. Так ждут в гости самую близкую родню: собираются все вместе, пекут пироги, накрывают на стол и долго пересказывают друг другу и новости, и воспоминания о далеких-далеких временах…
ТАК И ХОЧЕТСЯ СКАЗАТЬ РОССИИ:
«ВОСПРЯНИ, ДУШЕ МОЯ, ДА ПОЩАДИТ ТЯ ХРИСТОС»
Мое знакомство с отцом Иеронимом, настоятелем самого древнего из подмосковных храмов – Успенского собора на Городке, расписанного самим Андреем Рублевым – состоялось здесь, на рыбинской земле. Я получила от него приглашение в Звенигород, и спустя немного времени там, в небольшом домике настоятеля по соседству с 600-летним храмом, и был записан этот разговор. Он состоялся 30 июля – в день памяти преподобного Саввы Сторожевского, Звенигородского чудотворца.
— Отец Иероним, вы могли бы вспомнить этот день 50 лет назад?
— 12 июля был день моего пострига в монахи. Я стал диаконом. Прошло две недели. Было воскресение. Владыка Никодим приехал из Москвы (он был там по службе) и сказал мне: готовься, завтра будет наречение. Помню, как облачался и одевал первый раз поручи, а митрополит смотрел – правильно ли я их завязываю… Помню, что очень переживал, и даже плакал, когда встал у престола. И он мне сказал такие слова: «Молись, с этого момента ты сам будешь раздавать благодать Святаго Духа верующим». Храм тогда был один в Ярославле – Никольский. Помню, как вышел из него, и сразу же тут были люди, которые подошли ко мне взять благословение. И я благословил их. Я был давно к этому внутренне готов – ведь четыре года семинарии не прошли даром… Меня хотели назначить в Яковлевское, в Благовещенский храм. Но владыка Никодим мне сказал: «Монахи должны быть образованными людьми, поезжай в академию, продолжай учебу». И я уехал учиться.
— Какую роль в вашей жизни сыграл Рыбинск?
— Если первым храмом в моей жизни была Благовещенская церковь в Дюдькове, то вторым – Вознесенская в Рыбинске. Там я чувствовал себя спокойнее и свободнее. Пропадало эту чувство, что кто-то за мной наблюдает. Все же Рыбинск для меня тогда был большой город. А батюшки в Рыбинске меня хорошо приняли. Помню, как участвовал там в крестном ходе. Там первый раз читал шестопсалмие. Там однажды на Вознесение приезжал епископ Исайя, управлявший Ярославской и Ростовской епархией. А настоятелем рыбинского храма был тогда отец Максим Кроха. Ему владыка и говорит: «Ты Бориса рекомендуй в семинарию». С того момента я начал готовиться к поступлению.
— То есть до этого момента вы не думали, что может быть такая судьба?
— Нет, я, конечно, хотел быть священником. Но только это была мысль затаенная. Она казалась мне неосуществимой. Я боялся этой мысли, потому что такова была обстановка в то время. Я боялся причинить вред моей семье, моим близким. Но, как сказал псалмопевец, «исполняя во благих желание твое»… Такова была моя судьба. Я теперь побывал уже в обновленном Вознесенском храме, и в восстановленном Георгиевском. Там уже всё другое, и живопись, и люди… Но меня везде так тепло встречают, стоит только сказать, что я начинал в Ярославле… Из самих ярославских у меня остался сейчас один только отец Димитрий Конев. С ним вместе мы учились в Ленинградской семинарии.
— В вашем архиве есть старый снимок семинаристов – ярославцев с будущим митрополитом Никодимом в центре. Какова история этого снимка?
— Это был 56-й год. В центре действительно архимандрит Никодим, тогда – начальник русской духовной миссии в Иерусалиме. Но он заочно учился в Ленинградской духовной академии, и старался поддерживать контакты с земляками. И тогда, приехав по учебным делам, собрал нас всех и отвел в фотографию. И вот этот снимок остался у нас всех на всю жизнь.
— Отец Иероним, вы несколько раз встречались с патриархом Алексием II. Расскажите об этих встречах.
— Это были, можно сказать, формальные встречи. Когда мы взялись возрождать монастырь, и я был назначен его наместником, то мы встречались по существу дела. Саввино-Сторожевский монастырь – ставропигиальный, это значит, что он находится под началом Патриарха Московского и Всея Руси. В должности наместника я прошел определенный путь, оформил всю юридическую сторону открытия монастыря, мы зарегистрировали устав. А когда пришла пора устанавливать монашескую жизнь, я попросил об отставке. Все же я монах, который всю жизнь был приходским священником. Я поехал к Святейшему Патриарху и это ему рассказал. И просил только об одном – чтоб меня оставили здесь, на Городке. Он сказал мне, что у него нет причин, чтобы переводить меня. «Но раз уж вы так решили, — сказал он мне, — напишите заявление с просьбой о переводе по состоянию здоровья». Так я остался здесь. Но все же я остался и членом братии монастыря, поэтому прихожу на все монастырские праздники.
А сегодня у нас не календарный, а традиционный монастырский праздник – день перенесения мощей преподобного Саввы Сторожевского. И отец наместник попросил меня сегодня сказать несколько слов. И я говорил сегодня не об истории самого праздника, а о том, как он повторился в наше время – крестным ходом 30 июля 1990 года.
Вы знаете, история возрождения монастыря развивалась очень постепенно, все произошло не сразу… Так же, как это происходит и у вас.
Вот недавно я посмотрел фильм о том, что в Рыбинске возрождается Софийский монастырь. Меня это удивило и обрадовало. Печально мне от того, что я увидел, до чего довели последующие поколения большой и значительный некогда монастырь. Надо было оберегать все это, это же история наша… Уж если церковь вы не признали, так историю-то вы обязаны признать!
Если говорить о родных местах, то меня сегодня очень беспокоит то, что в Песочном так и нет храма. Обе прежние церкви разрушены. И поселок пребывал все эти годы в таком вот бездуховном состоянии. С советского времени сильно уменьшилось количество жителей. Еле дышит Первомайский фарфоровый завод, на котором и я когда-то работал. Я помню, мы отправляли продукцию целыми баржами в Иран! А теперь что? Надо возрождать свое место. Был бы храм – многие люди обрели бы смысл жизни. Может быть, бросили бы пить, обратились бы к труду. Ведь религиозная культура – часть всей культуры. Русская православная церковь всегда была неразрывно связана с душой русского народа. Разрыв был очень болезненный. Погубил многих. И если сейчас и происходит где-то возрождение, то и с помощью церкви, с Божией помощью.
— Отец Иероним, хорошо говорить о возрождении храмов, живя рядом с сытой и богатой Москвой. А у нас в глубинке дышит на ладан даже храм Богоявления-на-Острову, в котором крестили адмирала Ушакова. Это почти что напротив Песочного, на другом берегу Волги.
— А ведь меня крестил священник этого храма, отец Владимир! Но крестины совершали в доме у знакомых, в деревне Монастырский Холм, которой теперь нет на карте. «Справка» от отца Владимира – маленький листочек в клетку, на котором он карандашом записал сведения о крещении – и стал тем документом, без которого меня не приняли бы в Ленинградскую духовную семинарию… Да, к сожалению, запустение — это повсеместная беда. Мы с воскресной школой недавно были в Каргополе Архангельской области. Там целые деревни стоят заколоченные! А там ведь гибнут прекрасные деревянные храмы! Мы были и в Псковской области. И там многое гибнет. Как жаль всю эту нашу культуру! Мы — русские люди, и на наших глазах происходит это умирание. Так и хочется сказать России: «Воспряни, душе моя, да пощадит тя Христос, Един сый и вся исполняяй».
— Отец Иероним, расскажите, как складывалась ваша жизнь в Звенигороде?
— Возрождение общины происходило на моих глазах. Я ведь пришел сюда еще в советское время, в 1984 году, когда каждый шаг был, так сказать, регламентирован. А здесь всегда место было особое. Так, например, напротив находились санатории МВД и министерства обороны. С одной стороны, Звенигород всегда был местом спокойным, немноголюдным. С другой – здесь нет и не было никакого большого производства, и многие вынуждены работать в Москве и в соседних со Звенигородом городах. И народ у нас небогатый.
— Из кого же состоит ваш приход?
— Когда я приехал сюда, здесь был один только храм, и приход здесь был совсем не такой, как сегодня. Вся округа ходила к нам. А теперь в Звенигороде открылись и другие храмы. Видели храм Александра Невского? На той стороне Москвы-реки церковь открылась. Да и монастырь открыт. Так что прежний городской приход распался на несколько других. И я вначале переживал: а к нам-то кто ходить будет? Ведь мы в самом неудобном положении – на горе, в стороне от дороги. Многие ездят на источник под горой, и не знают, что здесь есть такой старинный храм. Но всё устроилось. И наш приход состоит, в основном, из приезжих — людей, которые любят историю, любят старину, любят наш храм. Крестить детей, венчаться приезжают сюда из Химок, из Москвы! «Зачем же,- спрашиваю, — так далеко ехать? У вас же там кругом храмы!» – «Нет,- отвечают,- батюшка. Нам нравится здесь, мы хотим сюда». А костяк нашего прихода – человек пятьдесят. Это дети старых прихожан, которых когда-то водили сюда родители. Их видно. На буднях они приходят в маленький храм. А в воскресение храм наполняют приезжие.
Наш храм – один из древнейших храмов Подмосковья.
Справедливо говорят: народ, не знающий своего прошлого, не имеет будущего. А молодежь в большинстве своем сейчас относится безразлично к истории. Они не знают, что была Куликовская битва, что был Дмитрий Донской. И что был у него сын Юрий Дмитриевич, который построил 600 лет назад этот храм.
Но, слава Богу, есть и те, кто хранит эту память. Их силами и существует наш храм. Были годы, когда казалось, что он вот-вот разрушится. Но он возродился, и сегодня лучше прежнего.
Было время, когда на нас ополчились академики, и составили коллективное письмо о состоянии храма Успения на Городке. Писали, что община не бережет национальное достояние. Что сырость разрушает фрески Андрея Рублева. Я был так возмущен… Ведь за эти 27 лет я и сам, наверное, стал академиком этого храма. Ведь мы имеем приборы, измеряющие атмосферный режим в храме. Мы имеем и другое оборудование, позволяющее нам соблюдать все необходимые рекомендации. И все это, между прочим, установлено на средства прихода. За эти годы было столько комиссий и предписаний, а вот средств на сохранение храма от государства мы никаких не получали.
Но мы всегда находили благотворителей. Например, за их счет мы отремонтировали иконостас. В нем есть иконы XVII, XVIII и XX века. Многие из них были залиты олифой и покрыты копотью, так что были видны только контуры. А сегодня они все на виду…
Храм Успения на Городке – собственность государства, а у нас он находится в пользовании. Когда нам передавали документы на него, меня в министерстве культуры просили расписаться в том, что мы не предпримем никаких ремонтов, никакой реконструкции без их ведома. И мы всегда согласовывали с ними каждый шаг. Сейчас проводим реставрацию фасадов храма. Деньги нам обещали из бюджета Московской области, но пока мы расходуем на это, как и раньше, средства прихода. Потому что, чтобы получить эти деньги, надо к первому сентября представить проект. А на это нужны дополнительные затраты. Поэтому так быстро проект готов не будет. А это значит, что денег в 12-м году мы не получим, а получим, может быть только в 13-м… Но ведь жизнь не стоит на месте! И я хочу увидеть храм во всей его первоначальной красоте. Поэтому мы потихонечку своими средствами и помощью народа двигаемся вперед в этом нелегком деле. К концу лета мы закончим реставрировать северный и южный фасады храма.
У нас проведены вокруг храма большие археологические исследования. Это была большая научная работа. Для храма она хороша лишь тем, что удалось проверить состояние фундамента храма.
— И каково это состояние?
— Великолепно. Меня поражает то, что в XIV веке, когда не было ни института архитекторов, ни министерства культуры, простой русский мужичок по своим расчетам построил такое великолепное здание, которое уже шесть веков стоит. Дай Бог ему и дальше стоять. Мы сейчас очищаем его от наслоений краски, накопившейся в течение этих столетий. Поверхность камня затем промывают и шпаклюют особым составом, который позволяет камню дышать. Мы уже отреставрировали барабан – вы видели, что на нем даже видны отдельные камни? Таким же будет весь храм. Вот этот пояс местами был весь заплывший краской, так что не была видна белокаменная резьба. Но мы все очистим, и храм будет как новый.
У нас есть архитектор-реставратор, который следит за ходом работ, и есть высококвалифицированные работники, непосредственно работающие на храме.
— И есть комиссии, которые все это проверяют…
— Да, ближайшая будет на следующей неделе. Это опять будут представители министерства культуры, и представители церкви. И хотя мы все целиком делаем на средства прихода, я не возражаю. Пожалуйста, смотрите. Обычно никаких замечаний не бывает. Какие могут быть замечания, если мы все делаем по науке.
— Батюшка, расскажите, пожалуйста, о вашей воскресной школе.
— Она у нас одна из самых старых в городе. Организовали мы ее в начале 90-х. Определенных учебных программ у нас нет. Так меня нацелил с самого начала наш викарный епископ Григорий. «Сделайте так, чтобы детям легко было бывать в храме», — сказал он. Это получилось не сразу. Молодежь тогда редко приходила сюда. С годами все очень изменилось, и сейчас приход живет активной жизнью. Несколько человек – сектантов перешли в православие. Некоторые из них сегодня глубоко верующие люди.
— Отец Иероним, вы много бывали за границей. Расскажите о ваших недавних поездках и ближайших планах.
— Месяц назад я был в Вене. Потрясающей красоты город. Там есть наш православный Никольский собор, прихожане очень тепло встречали меня, потому что для них я – «батюшка из России». Помните, в новогодние дни днем у нас обычно показывают по телевизору выступления Венского филармонического оркестра? А тут вдруг мы купили билеты и попали в Венскую оперу… Я не столько слушал, сколько смотрел вокруг – как там красиво. Ну а музыка – это был Моцарт – и так была хорошо мне знакома. Вообще, что такое культура, можно хорошо прочувствовать, когда летишь из Домодедова в Вену. Входишь в самолет, а там уже тихонько звучит Штраус… Если же говорить о Европе, я объехал все места, где есть захоронения наших солдат. Я был в Брно и Карловых Варах, в Польше и Словакии, в других местах. Везде отпевал и служил панихиды. Вы знаете – везде наши захоронения в порядке. Даже в Германии к нашим кладбищам относятся с большим уважением. И там я тоже служил – но там, чтобы отслужить панихиду, надо взять разрешение в городской управе. Но никто не будет чинить вам препятствий. Лишь назначат время – немцы ведь очень пунктуальны.
Если же вернуться в Вену, то там посреди красивого парка с удивительными цветами стоит большой памятник русскому солдату. Все это – позор нашей Прибалтике и Западной Украине, которые играют с памятью мертвых и с нашей историей.
У моего отца была медаль «За взятие Вены», потому все это было так близко мне… Вот недавно Александр Алексеевич Ямщиков из Песочного, с которым мы часто созваниваемся. Он делает большое дело – собирает историю села Песочного. Так вот Ямщиков где-то нашел дореволюционную фотографию бухгалтерии бывшего фарфорового завода Кузнецова, то есть впоследствии — нашего Первомайского. Там среди взрослых есть несколько мальчишек, которые были в учениках и на побегушках. Среди них я нашел папу и троих его братьев…
— Отец Иероним, вы теперь ежегодно бываете на родине. Каковы ваши впечатления от этих поездок?
— Слава Богу, Благовещенский храм почти не закрывался. Но сколько нападений ему пришлось пережить уже в более поздние времена. Сколько икон и утвари из него было украдено. Я же помню, что и на каком месте там было. Маленький был – «фотографировал» глазами! Как мало из того, что было, уцелело. Был момент – утащили даже местную икону Благовещения Божией Матери, но, видимо, впопыхах потеряли. Потом народ нашел и поставил на место. Даже Спасителя из иконостаса, было время, украли. Боже мой!
Но мне нравится там сейчас состав прихожан. Они, фактически, меня не знают, я же старше всех их. Но, наверное, какие-то взаимосвязи там живы. Если им сказать, что вот, мол, Боря Карпов из Песочного – они, конечно, вспомнят, ведь фамилия эта в тех местах известная… Вот стоит сказать – приеду, так все собираются. А потом – я ведь хорошо помню, как был ребенком, стоял за дверью в этом храме и боялся проходить вперед, чтобы меня никто не узнал. А сейчас я священник, и стою на амвоне, и служу. Для меня все это какая-то непостижимая метаморфоза, которой я и сейчас не перестаю удивляться…
— Отец Иероним, наверное, среди прихожан Благовещенского храма в Дюдькове, были люди, которые оказали на вас особенное влияние?
— Да, я хорошо помню семью Розановых – Лидия Дмитриевна, Анна Дмитриевна, Анна Васильевна, Василий Дмитриевич, Иван Дмитриевич… Все они приходили в Благовещенский храм в большие праздники, а теперь лежат в одной ограде недалеко от входа в этот храм, и я каждый раз служу панихиду на их могилах. Сейчас уже никого из Розановых не осталось. Недавно умерла на Украине последняя представительница их рода. Они внушили мне уважение к вере, точнее – их пример стойкого хранения веры православной. А еще при дюдьковском храме доживала свой век Паша, монашка из Вауловского монастыря. Видите ли, тогда ведь не было такого количества шикарной литературы, как сейчас продается. И все, что мне было нужно, я слышал и воспринимал от них.
Вот сейчас, когда родители приносят крестить детей, мы у себя в Звенигороде проводим катехизацию по мере сил и возможностей. И чаще всего встречаешь очень прохладное отношение к вере. Спрашиваю родителей: верующие ли? Обычно отвечают: «Мы крещеные». – «Часто ли ходите в храм?» — «По праздникам». – «По каким, например?» — «На Пасху». Это значит, я крещу ребенка, делаю его христианином, и отдаю вам в руки. А вы ходите в храм раз в год, на Пасху? Надо жить церковью, ее организмом, ее историей, прошлой и настоящей!
— Отец Иероним, вы стали монахом, будучи совсем молодым человеком…
— Да, мне было 26 лет.
— Что заставило вас совершить такой выбор? Для современного человека монах – это человек, ведущий затворнический образ жизни, отказавший себе практически во всём, что для современного человека составляет радость жизни.
— Ну, о каком затворе тогда, в 1961 году, можно было говорить? Что вы! Тогда, практически, не было ни одного монастыря. И если ты хотел служить церкви, то выбирал или путь белого духовенства, не связанного монашескими обетами, или путь черного духовенства. И те, и другие тогда одинаково нужны были церкви. Но без монашества церковь не могла бы жить, потому что в нем – ее внутренне содержание. Это понимали мои наставники, которые заботились о полноте церкви. Для меня этот идеал сложился в процессе учебы.
Я поступил в Ленинградскую духовную семинарию в 1956 году. Наши наставники, выпускники еще прежней, Санкт-Петербургской духовной академии, относились к нам с большим уважением. Потому что в те годы нужно было определенное мужество, чтобы поступить в такое учебное заведение. В каждом из нас они видели личность, осознавая, что мы и есть будущее церкви. Каждого из них я по имени-отчеству по сей день поминаю на проскомидии – настолько ценны они для меня.
И теперь, когда прожита такая большая жизнь, я ни о чем не жалею. Ведь неслучайно было то, что именно 30 июля я был рукоположен во священники. Ведь только много лет спустя я узнал, что это день памяти преподобного Саввы Сторожевского. Я не знал об этом, даже когда только приехал служить сюда, в Звенигород. И только когда здесь стали возрождать память об этом угоднике Божием, я схватился за эту идею. Сказал певчим: «Каждое воскресение пойте тропарь преподобному Савве». Мы читали молитвы ему и служили ему молебны. То есть память о преподобном Савве мы стали совершать не три раза в год, а каждое воскресение. Как я сегодня понимаю, это были первые шаги к возрождению его обители – Саввино-Сторожевского монастыря. Но тогда это всё не было так ясно. Тогда, к примеру, сразу полетели на меня жалобы: «Он занимается нововведениями». Первые лет семь в Звенигороде мне было очень нелегко, вы знаете. И даже были такие минуты, когда я хотел уйти отсюда. Думал, — всё, больше не выдерживаю. Но у нас здесь неподалеку жила одна схимница, матушка Макария, которая была большая духовная подвижница. При том, что она всю жизнь была без ног, и потому лежала. И вот я к ней приехал и сказал: «Матушка, я хочу уходить. Как вы скажете?». Она на меня серьезно поглядела и сказала: «Из Звенигорода никуда не уходи». – «А что же мне делать?» — «А ты молчи». Я приехал сюда и подумал, что – да, допускал много лишнего. Я сам разжигал огонь! И вдруг вокруг меня установилась тишина. Всё замерло. Мне больше не надо было защищаться… И я понял, что мне надо заниматься возрождением жизни духовной. В том числе, и жизни монастыря. 90-е годы были очень интересными, когда вся наша интеллигенция и городская номенклатура обратились к церкви. Я помню, как председатель горисполкома пригласила меня на встречу ветеранов. Дело в том, что через Звенигород проходила линия фронта, и здесь стояли насмерть. Если бы оборону прорвали, то отсюда немцам была бы прямая дорога на Москву. И сегодня здесь сохранились противотанковые рвы… В 90-х к местам тех боев стали приезжать ветераны. И церковь стала востребованной. Меня приглашали совершать панихиды по убиенным воинам. Постепенно отношение к церкви стало меняться. Однажды встал вопрос – передавать ли церкви бывший храм Александра Невского или устроить там зал игровых автоматов? И тут поднялось такое общественное мнение, что никто не стал возражать: то, что принадлежит церкви, надо передать ей. И председатель горисполкома передала мне документы на это здание, и мы стали заниматься реставрацией… Это был период очень полезной деятельности, когда мне, монаху, пришлось, много общаться и встречаться с разными людьми – ветеранами, пенсионерами, коммунистами… Есть у меня такое фото: идут коммунисты с красными знаменами, и с ними – я. Между нами не было агрессивности, и я думаю, что это во многом заслуга церкви и ее в целом миротворческой деятельности. Тогда-то я и понял, почему матушка Макария мне так сказала, — я действительно нужен был в Звенигороде.
Было время — мы возрождали здесь несколько храмов. Не только храм Александра Невского, но и церкви в Кулебякино, в Ершово, в Троицком. Мы всё отдавали из своей церковной казны. Так же было, и когда возрождали монастырь. Электричество, отопление – все начинали проводить за счет приходских средств нашего Успенского храма.
— Отец Иероним, сегодня вы так же активно участвуете в общественной жизни города?
— Нет, сегодня, я, можно сказать, отошел от дел. Мне скоро 77 лет будет, и я перенес уже три инсульта. Когда в прошлый раз болел, позвонил на Афон, чтобы отец Макарий за меня помолился. А отец Макарий говорит: «Жду вас осенью на Афон». «Не знаю, будут ли силы», — отвечаю. «Вы еще не раз к нам приедете, — отвечает он, — а сколько раз – не скажу». Так что осенью – на Афон собираюсь.
А здесь занимаюсь только внутренними нашими заботами – живу жизнью храма Успения на Городке. У нас воскресная школа, которую мы строим, у нас большие реставрационные работы на храме, и мне этого хватает, помимо моих главных обязанностей… Слава Богу, у нас есть Дмитрий Александрович Седов, заместитель директора Звенигородского музея, человек ученый, выпускник исторического факультета Московского университета. Он грамотно подходит и к вопросу сохранения фресок Андрея Рублева, и к вопросу реставрации храма, и ко всем нашим взаимосвязям, поддерживает необходимые контакты с архитекторами и рабочими, с министерством культуры. Вместе с ним мы ездим теперь и на мою родину – в Рыбинский район Ярославской области.
— А живете вы здесь, в этом домике при храме?
— Да, ничего специально для себя я не построил, и живу здесь при храме почти тридцать лет. Вот если завтра мне скажут: «Ты уже старый, освобождай место для молодых», — куда я пойду? «А, — скажут мне, — ты член монастырской братии, иди в монастырь». Но я привык жить вот так вольно, как приходской священник, и мне трудно будет вжиться в какую-то новую атмосферу. У меня есть родительская квартира в Москве, но в Москве я не проживу. Поэтому я молю Господа, чтобы дал мне умереть здесь. Поэтому если меня и интересует сегодня земное будущее, то только в связи со Звенигородом и с моей родиной.
Моя мечта — чтобы был храм в моем родном Песочном. Когда-то там было несколько храмов, теперь не осталось ни одного. Один храм в Песочном был деревянный, его сломали. А еще там был один большой старообрядческий храм. Кузнецов, хозяин фабрики, был старообрядец, и он принимал своих единоверцев. Сейчас ничего этого нет, но я хорошо помню, как все это было… Помню, к примеру, что справа и слева от сломанной в Песочном церкви Николая Чудотворца долгое время сохранялись два церковных дома. Может быть, они сохранились? Тогда можно было бы там устроить хотя бы часовню…
Я знаю, что православная община там возрождается, и буду молить Бога о том, чтобы постепенно наладилась настоящая церковная жизнь. Наверное, там нужен активный священник, которому бы стали доверять и помогать местные жители, и нужна какая-то точка опоры. То есть первоначально какое-то помещение, где собирались бы люди, служили бы молебны. А иначе и народ, и культура умирают! Людей захватывает пьянство и наркомания. Они перестают заниматься сельским хозяйством, скотину не держат… Всё зарастает борщевиком! Унылое зрелище. Никогда раньше этого не было. Даже в советское время не было такого безразличия народа к своей родной земле!..
А еще вам, рыбинцам, надо всем миром взяться за Софийский монастырь. Не только всем миром – всеми приходами городскими. И муниципальные власти не должны оставаться в стороне – ведь это не только возрождение внешнего облика города, это возрождение его лучшего внутреннего содержания! Пока я здесь, я всеми силами буду способствовать этому строительству, начавшемуся у вас.
— Отец Иероним, вы встречались с о. Павлом Груздевым, память которого чтят наши земляки?
— Отец Павел Груздев это очень интересная личность. О нем надо говорить специально. Я был мальчиком, мне было, наверное, лет пятнадцать, и мы с мамой ехали на пароходе из Песочного в Рыбинск. Народу было много, сесть было негде. Мы как-то примостились. И вдруг во время поездки из-под лавки на четвереньках выползает отец Павел. Он юродствовал. И вот вылез и стоит, смотрит вокруг. Я, увидев его, вскочил – уступить место. Он сел. И так мы ехали дальше. Прошло много лет. Я уже был священнослужителем. И мы с ним столкнулись в Новгороде. Его ведь тоже в монахи постригал владыка Никодим. И вот он тоже к нему приезжал. И я ему говорю: «Отец Павел, ты помнишь, как я тебе место уступил на пароходе?» — «Помню», — говорит. У нас было несколько встреч. Это был светлый человек, очень умный, находчивый, веселый. Он умел духовные вещи преподнести очень просто и искренне, по-народному. Это, знаете, наверное, был такой священник, как в древности, во времена раннехристианские. Ведь тогда в священники и в епископы выдвигал народ. То есть попросту люди сами выбирали, кому из них быть священником, кто истинно достоин этого.