14 октября 2019 года исполняется 120 лет со дня рождения советского поэта Алексея Суркова. Публикуемый «Рыбинской средой» материал состоит из двух частей. Первая — воспоминание о середневской встрече с дочерью поэта, состоявшееся 15 лет назад. Вторая — литературоведческий и гражданский взгляд на поэзию Суркова, наиболее созвучный сегодняшнему дню Отечества.
* * *
Летом 2004 года в Рыбинск прибыла группа представителей подмосковного клуба истории края из Истры. Взрослые и юные краеведы предприняли путешествие на байдарках в рыбинскую землю с главной целью – посетить родину поэта Алексея Суркова. (Как известно, в Истре есть памятник знаменитой фронтовой песне «В землянке», написанной на стихи Алексея Александровича. Там теперь проводят фестивали памяти Алексея Суркова). Истринцы привезли с собой мемориальную доску, и, не дожидаясь никаких разрешений от представителей местной власти, повесили ее на здании бывшей Середневской школы, в которой в начале двадцатого века учился будущий поэт. (Сегодня это здание — частная собственность). А 14 октября, в 104-й день рождения русского-поэта классика Алексея Суркова, в Середнево приезжала его дочь, Наталья Алексеевна. Точнее, ее визит на рыбинскую землю включал тогда и поездку в Середнево. Однако большую часть времени она все же посвятила встречам с земляками отца.
У здания школы в Середнево. Наталья Алексеевна Суркова — вторая справа
Тогдашняя встреча в Волковском доме культуры была по-родственному тёплой: собрались не только рыбинские и волковские школьники и их педагоги, но и старожилы, которые помнили Сурковых. Как только Наталья Алексеевна вышла из автобуса, она подошла к сухонькой пожилой женщине, радостно сказав ей: «Тетя Женя!» Их беседа длилась долго. Потом, отвечая на мои вопросы, Наталья Алексеевна пояснила: «Это моя тетя Женя, которая, представьте только, посылала мне в Москву бидоны с черничным вареньем. Она укладывала их лёжа в обыкновенный посылочный ящик, обвязав горлышко полиэтиленовым пакетом!»
Наталья Алексеевна в Рыбинске отметила 85-й, 90-й и 95-й день рождения отца. Столетие поэта отмечалось в Москве. «Я всегда очень волнуюсь, когда приезжаю сюда, — сказала Наталья Алексеевна, — и для меня эти поездки очень важны. Хотя, конечно, я ощущаю себя москвичкой, но встреча с этими людьми всегда помогает мне заново открыть для себя их крепкие характеры, и почувствовать, что в чем-то я похожа на них».
Зал Волковского дома культуры был полон, так же, как позднее и читальный зал библиотеки имени Энгельса, в котором на следующий день ждали Наталью Алексеевну. «Видите, люди всё же собираются на такие встречи, — сказала она. – Значит, стихи отца по-прежнему доходят до души человека. Надо сказать, что он и его друзья жили достаточно долго. И мне казалось, что так будет всегда. Исаковский, Твардовский, огромное окружение наших дачных соседей, — среди которых были Любовь Петровна Орлова, Григорий Алексеевич Александров… Стихи Алексея Суркова – это совершенно очевидная правда, документ. Многие его известные стихи придуманы не за столом. Он очевидец всех этих событий. И тем эти литературные произведения и ценны».
Наталья Алексеевна тогда рассказала, что Алексей Александрович не любил вспоминать военные годы. Но с большой радостью рассказывал о своем детстве. Все эти рассказы помнит не только она, но и ее старший сын, Илья. Ему дед показывал детские игры середневской детворы и рассказывал о том времени, когда мать, уходя на целый день в поле, выпекала для каждого из четверых детей по лепешке.
И это была вся еда, которую за день получали дети. «Эти четверо детей – два мальчика и две девочки – выросли, и каждый из них стал достойным человеком. Все они при очень трудной жизни прожили больше восьмидесяти лет. Думаю, эти долгожители составляли прекрасный генофонд не только рыбинской земли, но и российской», — делала вывод Н.А. Суркова.
Н.А. Суркова с «Соколятами». БИЦ «Радуга». 14 октября 2014 года
Известно, что Алексей Александрович Сурков, будучи человеком государственного масштаба, сумел сохранить деликатность, мягкость по отношению к людям. В то же время, он был человеком настойчивым, и даже упрямым, когда речь шла о сохранении позиций. «Большинство современных людей ведут себя совершенно иначе, — замечала Наталья Алексеевна. – Мы раздражительны в мелочах, а в чем-то более существенном обычно легко уступаем. Я думаю, что деликатность и серьезность в отношении к жизни Алексей Александрович принес с собой из Середнево. Эта земля воспитала его в убеждении, что каждый человеческий поступок — это вещь серьезная».
Первую книгу Алеше Суркову за отличное окончание церковно-приходской школы подарил его учитель Иван Иванович Нагорный. Это был томик стихов Некрасова. Книга впервые распахнула перед мальчиком огромный мир поэзии. Это было поворотом в судьбе ребенка. «Потому я благодарна рыбинцам за то, что мы встречаемся на рыбинской земле в школе. И после таких встреч я особенно ясно понимаю, что нужно снова издавать книги Алексея Суркова, потому что она нужны людям. А еще я мечтаю о том, чтобы здесь, на земле Суркова, провести фестиваль его памяти, как это происходит сейчас в Истре», — говорила тогда Наталья Алексеевна.
«Земля Суркова» в тот же день встретила московских и рыбинских гостей унылым октябрьским пейзажем и мелким дождем. Деревня Середнево, в которой большая часть домов теперь — это летние дачи горожан, уже тогда казалась покинутой людьми. Не дымила ни одна печная труба. Не было слышно и лая собак – непременного признака «живой» деревни. Дорожные колеи были разбиты вдрызг, так что можно было хорошенько застрять в одной из них. И все-таки здесь, в Середневе, было легко осознать, что именно в памяти человеческой скрыта животворная сила, толкающая нас в будущее. Только надо научиться беречь эту память. (Анна Романова, «Рыбинская среда»)
* * *
Алексей Сурков любил называть себя «ровесником века». И он действительно прошел с XX веком большую часть исторического пути, в чем-то отразив его, в чем-то сам став его отражением. Вот почему поэзия и судьба Суркова представляют интерес не только как литературный факт, но и как социально-психологический феномен своего времени. Времени, главная диалектика которого сводилась к грубой примитивной схеме: из грязи — в князи, из князей — в грязь.
Не издевательства, а исторической правды ради можно было бы без всякой натяжки назвать Алексея Александровича Суркова живым воплощением прозы Андрея Платонова, одним из персонажей того же «Чевенгура». В романе почти на каждой странице отыщутся слова, которые могли бы стать эпиграфом к его жизни. Взять хотя бы высказывание Игнатия Мошонкова: «Даю социализм! Еще рожь не поспеет, а социализм будет готов!.. А я смотрю: чего я тоскую? Это я по социализму скучал».
Кто бы мог предположить, что родившийся в конце ХIХ века в деревне Середнево в семье бедного крестьянина простой парнишка станет по прошествии лет не только известным поэтом, но и крупным писательским чиновником, государственным деятелем. Сурков был, говоря языком его ровесника Николая Тихонова, из поколения «праздничных, веселых, бесноватых». Он не просто участвовал в Гражданской войне, он громил своих же собратьев, обезумевших от голода и насилия восставших крестьян Тамбовской губернии, которых он называл «кулацкими бандами Антонова». О своем прошлом Сурков со всею большевистской прямотой скажет в своей небезызвестной речи на Первом съезде писателей: «Вопрос о прощании с прошлым… никогда не стоял». Иными словами, он без колебаний и тени смущения признает, что в литературу и в жизнь ворвались люди без прошлого, без памяти, без культуры, без языка, без роду и племени — такие же, как и он сам.
Первые стихи Алексея Суркова появились в 1918 году в «Красной газете», когда еще в полном расцвете творческих устремлений были живы Александр Блок, Сергей Есенин, Владимир Маяковский, Валерий Брюсов, Федор Сологуб. Но уже через несколько лет «политбоец Алеша Сурков» заговорит на языке, который Платонову даже не надо было выдумывать: «Поэтические возможности находятся в прямой зависимости от степени смелости перевода на новую вышку виденья мира».
На Первом съезде советских писателей в 1934 году заматеревший Алексей Сурков бросается в бой с самим Бухариным (по сути, с Партией!), вступая в полемику с его докладом по поэзии, где тот противопоставлял гражданской линии Маяковского, как отжившей, камерность и аполитичность поэзии Пастернака. «Давайте не будем размагничивать молодое красногвардейское сердце нашей хорошей молодежи, — говорил Сурков, — лирической водой… Будем держать лирический порох сухим!» И читатель с удовлетворением мог от книги к книге убеждаться в «сухости пороха» самого поэта:
Ой ты, песня, путь,
пройденный
В строгом шелесте знамен!
На крылечко встань,
Буденный,
Свет Михайлович, Семен…
…Ничего удивительного в том, что власть пригревает верных ей подданных, нет. Гаврила Романович Державин тоже принимал из рук Екатерины II табакерку с червонцами за ее прославление в оде «Фелица», а потом получал от нее же чины. С тою лишь разницей, что со времен Державина мало кто мог «истину царям с улыбкой говорить». И не нашлось у нас своего Андре Шенье, который, сначала поверив в народный энтузиазм и «в обновление человечества, достойное благ Свободы», все же сумел разглядеть звериный оскал революции и ценою собственной жизни бросить ей свою анафему.
Вчитываясь в лучшие стихи Суркова, зная многие его человеческие поступки (отнюдь не правоверные относительно высочайших директив), обнаруживаешь честные уголки поэтического сердца. Все-таки его «генеральское» предисловие способствовало выходу наиболее полного по временам 1976 года собрания стихов Анны Ахматовой в большой серии «Библиотеки поэта», где он назвал Ахматову «выдающейся русской поэтессой». Правда, прежде было у него и весьма знаменательное послесловие к одному из ее сборников стихотворений, где он обронит фразу о том, что «у Ахматовой не хватило ума». По прочтении послесловия у Анны Андреевны был сильнейший сердечный приступ…
И все же именно Сурков помог Мандельштаму, когда тот приехал в Москву из Воронежа, не имея средств к существованию. Именно он поддержал тайно приехавших в Москву из ссылки кавказских поэтов Джемалдина Яндиева и Кайсына Кулиева. Не найти имени Алексея Суркова и среди тех, кто на общемосковском собрании писателей в 1958 году громил Бориса Пастернака. Даже среди не выступивших, но записавшихся Суркова нет.
Читая стихи молодого Алексея Суркова, особенно его военные циклы (а он участник трех войн — гражданской, зимней кампании 1939-1940 годов и Великой Отечественной), убеждаешься, что в нем были задатки большого поэта. У него сильная, энергичная строка, наполненная воздухом революционной романтики. Он прекрасно чувствовал новую языковую стихию. Но главное его качество, с годами, к сожалению, утраченное, задавленное риторикой, — это нефальшивый лирический голос и свободная, по высшему счету, поэтическая интонация. Только истинный поэт может начать стихотворение такой удивительной строкой: «В смертном ознобе под ветром трепещет осина…» и далее:
Ворон-могильщик, от пепла
горячего серый,
Падает в черную ночь
с обгорелых ворот…
Но что Суркову эти трагические суровые стихи, когда уже вся страна поет его «Конармейскую», «Песню смелых», когда он не по дням, а по часам вырастает в крупного общественного деятеля. И все же ему еще предстоит неподкупное творческое счастье, он еще напишет лучшие свои стихи о войне: «Курганами славы покрыта родная равнина», «Человек склонился над водой», «Застольную песню» и одно из самых пронзительных стихотворений «Видно, выписал писарь мне дальний билет…», звучащее как исповедь поколения:
Череда лихолетий текла надо мной,
От полночных пожаров красна.
Не видал я, как юность прошла стороной,
Как легла на виски седина.
И от пуль невредим, и жарой не палим,
Прохожу я по кромке огня.
Видно, мать непомерным стараньем своим
Откупила у смерти меня.
И, конечно же, среди этих стихов «Бьется в тесной печурке огонь», ставшее фактически народной песней. Может быть, эту песню запомнили потому, что в ней Алексей Сурков, обращаясь к любимой женщине, высказал самое тайное, что всю жизнь носил в себе, но в чем никому не мог признаться: «Я хочу, чтоб услышала ты, // Как тоскует мой голос живой…»
Но этот живой, тоскующий голос все реже давал о себе знать в бесцветных стихах… Есть какая-то мистическая тайна — возмездие ли, справедливость ли судьбы, — но все окружавшее поэта в детстве, все родное и знакомое, все деревни вокруг Середнева исчезли бесследно с лица земли, ушли на дно Рыбинского водохранилища, хотя Середнево все-таки уцелело. Поэт с огорчением напишет об этом в стихах: «Мир детства моего на дне морском исчез…» и назовет утраченное «деревенской Атлантидой».
Не сам ли он отказался от прошлого? Атлантидой, увы, оказалась эпоха, которой он так долго и верно служил. Под воду времени ушли лозунги, идеи, победы и трагедии, и вот уже самого его вместе с его поэзией, орденами и титулами затягивает на дно. И лишь Середнево еще напоминает, что появился там когда-то на свет человек с живым и тоскующим голосом… (Геннадий Красников, «Независимая газета», 2009 г).