Юрий Михайлович Кублановский часто бывает в Рыбинске. Так счастливо сложилась его судьба, что стремление чаще бывать там, где родился, свойственное зрелому возрасту, воплощается, — потому что на родине выходят его книги. В прошлом году вышел в свет сборник стихотворений «Посвящается Волге» (новый взгляд, новый «послойный» срез поэзии Кублановского, в котором ощутимо метафизическое родство реки и слова, в связи с которым так и хочется процитировать давние слова А.И. Солженицына: «В наше время, когда вся литература в целом понесла потери в русскости языка, сужается в лексике, — Кублановский сохраняет его живую полноту»). В этом году в рыбинском издательстве «Медиарост» готовят к выходу в свет книгу дневниковых записей поэта «Год за год». Готовят не спеша, — так, как давно уже никто не работает. Как могут позволить себе работать только очень свободные внутренне люди…
И вот Юрий Михайлович снова здесь, я могу задать ему те вопросы, которые второй год коплю к едва ли не каждому его приезду: о смысле происходящего в мире и в отдельной человеческой судьбе, о предназначении поэта и особенностях современного культурного процесса. Обо всём на свете. Ибо он – собеседник особенный, черпающий информацию о прошлом и будущем из тех же источников, в которых зреет высокая поэзия. Наверное, поэтому случается так, что поэт, иногда сам того не осознавая, говорит как пророк.
Однако вопросы – это только часть дела. Важно еще позволить жизни режиссировать встречу, участвовать в ней на правах хозяйки. В этот раз пошел дождь, и вместо набережной – первоначально выбранного места интервью, мы пришли в Рыбинский музей-заповедник.
ЮРИЙ КУБЛАНОВСКИЙ: «НЫНЕШНЯЯ РЕВОЛЮЦИЯ – ВСЕОХВАТНА»
ЮРИЙ КУБЛАНОВСКИЙ: «НЫНЕШНЯЯ РЕВОЛЮЦИЯ – ВСЕОХВАТНА»
— Я помню этот музей, когда он еще работал в старом здании – там, где была анфилада залов, и всё было расположено в разумной хронологической последовательности.
— Юрий Михайлович, вы ведь искусствовед по образованию. Именно это написано в вашем дипломе об образовании?
— Да. И, собственно, когда я ехал поступать на искусствоведческое отделение, существовавшее тогда на истфаке МГУ, ничего, кроме собрания Рыбинского музея, я толком и не знал. А музей тогда был целым организмом. В ранней юности я дружил с его тогдашним директором Криммером. У Криммеров, по сути, собирался культурный кружок. За ними, конечно, присматривали, и его даже уволили из директоров после того, как у них в гостях побывал священник – Борис Старк, служивший тогда в Вознесенской церкви Рыбинска. В общем, этому дому я многим обязан.
Щемящее чувство вызывают у меня эти картины, которых я не видел много лет. Оказывается, все они хранились у меня в памяти…И эта «Белая лошадь» Верещагина, и эта «Спящая» Кузнецова, и, конечно, вот эта жанровая передвижническая картина «Что есть истина?»: какой-то, очевидно, преподаватель – натуралист рассказывает, может быть, о происхождении мира, и даже священник смотрит на него с изумлением, уж не говоря о других участниках разговора… Эта картина написана явно в таком вот «освободительном» идеологическом поле. Так что неслучайно дождик загнал нас сюда: всё провиденциально.
— Не ассоциируете ли вы эту картину «Что есть истина» и с сегодняшним брожением в столичном обществе?
— Брожение сегодня происходит не только в столичном обществе. На наших глазах произошел целый исторический переворот: на арену жизни вышла сетевая культура – и политическая, и поэтическая… И вообще – сетевая паракультура семимильными шагами приходит сейчас на смену той, которая была рождена христианскими ценностями. Эта сетевая культура соответствует той постхристианской цивилизации, которая наступила на Западе… Как остроумно заметил мой друг: «В западных странах уже нет церкви, а есть просто общество друзей Иисуса Христа». Конечно, в нашей жизни православная церковь играет гораздо большую роль, чем католическая на Западе, но все равно – против лома нет приема. И молодежь захвачена этой сетевой паракультурой. Эта паракультура способна выводить на улицы десятки, а может быть и сотни тысяч людей.
Именно сетевая паракультура устроила целую череду революций на Ближнем Востоке, и еще неизвестно, что придет на смену прежним режимам. Дестабилизирован огромный регион Земного шара. А западные цивилизации, как придурки, радуются, что там якобы на место диктатур приходит свобода и демократия. Но, как всегда это бывает в результате революций, там к власти придут тоталитаристы. В этот раз, очевидно, религиозные тоталитаристы. И вообще Ближний Восток в ближайшие десять лет, наряду с Китаем и Индией, о себе заявит, и это сочетание определенной отсталости с сетевыми возможностями, боюсь, породит таких политических монстров, что мало никому не покажется.
— Как это отразится на России? На Москве? Что будет в новых политических условиях с пропастью, разделившей Москву и Россию?
— Москва – это уже европейская столица, и большинство молодежи там – с европейской, секуляризированной психологией. Именно она определяет общую панораму Москвы и ее умонастроения. Пропасть существует потому, что в Москве крутятся непомерные деньги. Чаще всего – неправедным трудом заработанные, и это дает метастазы, и сказывается на всей жизни. На смену культуре пришел гламур, со своими кумирами, со своей идеологией. Пример того – Ксюша Собчак, одновременно звезда гламура, масс-культуры и так называемого протестного демократического движения. «Всё в одном флаконе».
— Так это все-таки герой? Или анти-герой?
— Выходит что да. Герой или анти-герой – неважно, всё смешалось.
— Добра и зла больше нет?
— Добра и зла больше нет. Абсолютно. Это уже не безразличие, а сознательное отстаивание греха, его эстетики, его идеологии. А на смену ксюшам приходит вообще «безбашенная» молодежь, воспитанная исключительно на сетевой культуре и ее ценностях. Вымывается книга – один из последних оплотов христианской цивилизации. Тексты уже не читаются, а «считываются» с экрана. Это принципиально другое усвоение текста. Причем, у этих текстов другой словарь и другая психология. Так вот, незаметно, но быстро, буквально за последние два года, и в России, и в мире произошла такая революция, по сравнению с которой революция начала 90-х годов ХХ века уже бледнеет. Нынешняя – всеохватна, именно она будет определять физиономию мира ХХI века.
Главная опасность ее в том, что начнется силовой передел мира. Поскольку у человечества в арсенале есть сильнейшее оружие массового поражения, к середине нынешнего века не исключены такие исторические катаклизмы, по сравнению с которыми будут уже не так поразительны даже ужасы Великой Отечественной войны.
В то же время, и на Западе, и у нас присутствует вот эта гедонистически воспитанная молодежь, избалованная, неготовая к этим испытаниям, которая хочет только потреблять и потреблять. Мы видим, как общество потребления сейчас пытается «затормозить», наложить какие-то обязанности на граждан. Но мы также видим, что именно из-за этого «слетел» Саркози, вместо него пришел к власти социалист, один из программных пунктов которого – разрешение однополых браков. Беспорядки в Греции происходят по той же причине, там тоже народ избалован и воспитан на потреблении, и никто не хочет жертвовать ничем ни ради родины, ни ради человечества, ни даже ради своего региона. И у нас большинство таких людей, натренированных на потреблении. Так что впереди я, к сожалению, не вижу ничего такого, чем мог бы вас порадовать.
-Как вы думаете, представители верховной российской власти видят те опасности, о которых вы говорите?
— Нет, конечно! И интеллектуально, и морально они слабоваты, и не видят тех насущных задач, которые стоят перед Россией. Не понимают. Но всё равно я сторонник этой власти. Потому что всё остальное будет хуже. Я в этом глубоко убежден. Самое страшное, если на место это несовершенной и сильно замаранной коррупцией власти придет анархия. Вот посмотрите, ведь в 1917-м году, что говорить, русский народ был гораздо менее порченый, чем теперь. «Была еще Россия», несмотря на три года Первой мировой войны, в которой было много перемолото. – Была огромная провинциальная Россия, была культура, была еще русская цивилизация. Она, как видите, оказалась хрупкой. Как сказал Розанов, «Русь слиняла в три дня». И уже летом 1918-го года Россия была погружена в анархию. И сейчас, если на смену, условно говоря, силовику Путину придут либералы, которые клацают зубами, они за полгода приведут Россию к такой анархии, что нам с вами не выжить. Так что в этом смысле я сторонник Кремля, я не вижу ничего другого! – Ни достойного лидера, ни достойной идеологии.
— Что же делать?
— Быть минималистом. Делать на своем месте свое дело. А там уж как Бог даст.
— Ну так вернемся к «своему делу». Вы недавно отметили круглую дату, и отметили встречей с поклонниками поэтического творчества в Иерусалиме.
— Да, мне исполнилось 65 лет, и я впервые в жизни побывал на Святой Земле. А на мое поэтическое выступление пришли, среди прочих, мои рыбинские друзья и знакомые, которых я не видел по сорок-пятьдесят лет. Огромное впечатление – и от страны, и от Иерусалима. Это после Рима, Барселоны, Толедо, может быть — Парижа, — самый красивый город мира, весь пропитанный религиозными смыслами. Поездка была очень удачной.
— А в эти дни поклонники русской поэзии отмечают еще одну круглую дату — сорокалетие выезда за рубеж Иосифа Бродского. Скажите, что вы делали сорок лет назад, когда Иосиф Александрович летел за океан с двумя апельсинами в кармане, как вспоминал он позднее?
— Я работал на Соловках. С Бродским мы тогда были знакомы не более чем шапочно. Познакомились как следует уже тогда, когда я послал ему свои стихи. Потом уже встречались в Париже, в Нью-Йорке. Проходят годы после его смерти, и в культурном отношении я чувствую себя всё сиротливей и сиротливей. Хотя мы с ним не были единомышленниками, а во многом были даже и антагонистами. Потому что у него, прямо скажем, не было любви к России, была резкая антипатия к православной церкви. Это был типичный западник, сначала питерский, потом – американизированный. Но с мощным интеллектом и поэтическим слухом. При нынешнем тотальном культурном одиночестве, когда, бывает, неделями не с кем словом перемолвиться, я всё чаще вспоминаю Иосифа. Одно из моих стихотворений посвящено истории, связанной с его путешествием в Стамбул. Так вышло, что известная ближневосточная неопрятность и антисанитария, которая составляет противоположность европейскому лоску, почему-то показалась ему наследием Византии, и он написал эссе «Путешествие в Стамбул», в котором утверждал, что между Византией, Россией и вообще полудиким Востоком разница невелика. Он ничего не понимал в православии! Когда это эссе вышло в парижском журнале «Континент», он попросил меня отозваться. Я написал ему, что вижу это иначе, цитировал отца Сергия Булгакова и отца Павла Флоренского, а потом написал еще и стихотворение, в первых строчках которого («Систола — сжатие полунапрасное…») сказано о его больном сердце. (У Иосифа было три инфаркта. Сейчас, когда сердечная хирургия продвинулась далеко вперед, его бы спасли, а тогда врачи оказались бессильны. Да, впрочем, он и сам себя не жалел, до последнего курил едва ли не по две пачки сигарет в день…)
Стихотворение это я написал в 1986 году, почти за десять лет дол его смерти. Помню, писал в Мюнхене, уснул, уже когда рассвело. Так вот там в конце есть такие строки:
«…Белое – это полоски под кольцами,
это когда пацаны добровольцами,
это когда никого
нет пред открытыми Богу божницами,
ибо все белые, с белыми лицами
за спину стали Его.
Синее – это когда пригнетаются
беженцы к берегу, бредят и маются
у византийских камней,
годных еще на могильник в Галлиполи,
синее – наше, а птицы мы, рыбы ли
— это не важно, ей-ей.
Друг, я прошу тебя самое главное:
ежели прежнее всё – неисправное
что же нас ждёт впереди?
скажешь, мол, дело известное, ясное.
Красное – это из красного в красное
В стынущей честно груди».
Вопросы задавала
Анна Романова