35623563356535663568356935703571

Валентин Хализев. НИФОНТОВСКАЯ СТАРИНА

Идут иные времена. И надо бы новым взглядом увидеть и рассмотреть личности и судьбы тех, кто жил до нас на этой земле, кто оставил свой след, который мы, может быть, до сих пор не дали себе труда разглядеть. А вдруг и нам будет полезно знать то, о чем думали наши предки, когда украшали землю, по которой теперь ходим мы? Тем более что после судьбоносных событий прошло уже больше ста лет.

Врач Сергей Александрович Нифонтов сыграл значительную роль в истории Рыбинска. Одно из сегодняшних свидетельств тому — дом, выстроенный им на Пушкинской улице. Конечно, он строил его для своей семьи, но по его же воле очень скоро это здание стало добрым пристанищем Рыбинскому научному обществу, старавшемуся сохранить всё то «разумное, доброе, вечное», что удавалось оградить от нападок безбожной власти. Руководил этим обществом сын священника Спасо-Преображенского собора Алексей Алексеевич Золотарев, пользовавшийся доверием Нифонтова. Об этих двух выдающихся земляках и пойдет речь в сегодняшней публикации «Рыбинской среды».

Подробности семейного предания в редакцию прислал правнук С.А. Нифонтова Сергей Евгеньевич Хализев. Встреча с ним состоялась в 2017 году в Рыбинском музее-заповеднике, в день презентации книги Алексея Золотарева «Campo Santo моей памяти», изданной благодаря усилиям группы специалистов Института мировой литературы Российской Академии наук. Автор публикуемых воспоминаний — отец Сергея Евгеньевича Хализева и внук рыбинского врача Сергея Нифонтова. Речь идет о Валентине Евгеньевиче Хализеве (1930-2016). Доктор филологических наук, профессор МГУ, в последние годы он немало внимания уделял исследованию русской религиозной философии. Осталась незавершенной работа Валентина Евгеньевича о теориях личности в XX веке.

Помимо преподавания и научной работы, В.Е. Хализев занимался историей семьи. Он бывал и в Рыбинске, в редакции «Рыбинской среды» хранится копия его письма главе города Рыбинска с просьбой отнестись со вниманием к сохранению внешнего вида дома его деда —

нифонтовского дома на улице Пушкина (увы, тогда так и не исполненной). В.Е. Хализеву принадлежит и приоритет в исследовании рукописей А.А. Золотарева, хранящихся в Центральном Государственном архиве литературы и искусства. Итак — подробности семейного предания Нифонтовых.

 

…Среди бумаг дяди Саши (Александра Сергеевича Нифонтова) — письмо к нему троюродного брата Владимира Александровича Нифонтова, где содержатся сведения о фамильной нифонтовской старине: «Первым известным из предков был… дьячок Степан, родился он приблизительно в 1750 году, служил в одной из церквей Солигаличского уезда, был кривой (с одним глазом). Его сын, Федот Степанович был, по-видимому, уже священником. Первым получил фамилию «Нифонтов» Владимир Федотович. Его братья, вероятно, получали другие фамилии».

У Владимира Федотовича, священника Благовещенской церкви села Пятница на Воче Солигаличского уезда было четыре сына. …Сын Якова Владимировича Александр (1872-1932), отец автора письма дяде Саше, служил священником в Крестовоздвиженской церкви в Костроме.

Владимир Федотович дворянство получил, когда был уже на пенсии. Впрочем, это дворянство, как говорила тетя Оля, сослужило хорошую службу: женщины в семье Нифонтовых смогли получить образование. “Колокольное дворянство”, — записано в автобиографии дяди Саши. О нифонтовском дворянстве, передаваемом только по мужской линии (дядя Саша мне: «Вот я дворянин, а ты уже нет»), cм.: Алфавитный указатель дворянских родов Костромской губернии, внесенных в родословную книгу, разделенную на 6 частей, (Кострома, 1900, часть 3, с.24, N 673).

Об Александре Владимировиче (28 января 1844, село Пятница на Воче Солигаличского уезда — 23 декабря 1900, Кострома) тетя Оля рассказала следующее. Никогда не поучал, религиозное воспитание детям дала мать, «наставляла» — она. Человек он был прямой и резкий. Мог прервать службу в церкви, чтобы сделать замечание разговаривающим барыням… Много занимался костромским градостроительством; к нему нередко приходил городской архитектор. При доме был прекрасный сад, который тетя Оля в детстве очень любила и о котором мне ярко рассказывала.

Восьмилетним мальчиком (гораздо раньше, чем обычно это делалось) Александр был отправлен отцом в Солигалич для поступления в духовное училище (одновременно со старшим братом Яковом, впоследствии священником села Жарки). В 1858 году А.В. продолжил образование в Костромской духовной семинарии, которую окончил в 1864 году и был определен священником в село Кощеево Нерехтского уезда. Через год переведен в с. Шуньга (6 верст от Костромы). Пользовался вниманием и покровительством архиепископа Платона. Неоднократно назначался представителем от духовенства на земских собраниях, участвовал в различных комиссиях, в устройстве общежития для своекоштных учеников Костромской семинарии.

В 1878 г. (там и служил до самой смерти) переведен священником в Крестовоздвиженскую на Суле церковь Костромы. В хранящемся у меня некрологе («Протоиерей А.В.Нифонтов», Кострома, 1901), откуда и беру эти сведения, характеризуется общественная деятельность Александра Владимировича в последние 20 лет его недолгой жизни. В течение 6 лет — член семинарского правления и наблюдатель за хозяйственной частью в своекоштном общежитии. Был участником строительства здания епархиального училища, одним из устроителей (организаторов постройки) свечного завода при Ипатьевском монастыре; в последние годы жизни — член комиссии по созданию женского епархиального училища.

В 80-ые годы по приглашению города деятельно участвовал в устройстве храма на новом кладбище, на котором и был похоронен. Там же могилы его жены и сына; храм был снесен, вероятно, в 30-ые годы; кладбище уничтожено в начале 1980-ых годов; мне довелось побывать на нифонтовских могилах, когда половина кладбища была уже перепахана бульдозерами; сейчас там парк и стенд с надписью: «Никто не забыт, ничто не забыто»…

В некрологе и прилагаемых к нему надгробных речах настойчиво говорится об А.В. как о человеке неистощимой энергии и общественном деятеле. И еще: архиепископ Платон «нашел в тебе такого человека, который, как истовый пахарь, раз взявшись за плуг, не озирался назад, не глядел, много ли сделано и скоро ли конец, а стремился только вперед и останавливался лишь только тогда, когда незаметно для себя достигал конца своему делу». И — говорилось о прямоте, открытости суждений А.В., о его «неуклончи

вости». И, наконец (тоже из некролога), о похоронах А.В.: «Народу собралась такая масса, что все, желающие помолиться за упокой души усопшего, не могли поместиться в храме и весьма многие вынуждены были стоять уже вне храма».

А теперь кое-что по материалам, которые я раскопал по совету (и библиографическим указаниям) дяди Саши. Александр Владимирович, как и его брат Яков, были своего рода краеведами-этнографами. Мне известны следующие публикации А.Нифонтова: «Хмелеводство в Мисковской волости» (к сожалению, место публикации я не записал). Там — следующая фраза: «Дома в этих селениях (где занимаются хмелеводством) большие, просторные, не без претензии на щегольство; одежда жителей не только опрятна, но отчасти богата и роскошна». Другая статья — “Тканство полотен в Шуньгенской волости Костромской губернии» («Труды комиссии по исследованию кустарной промышленности в России», вып. 1Х, 1883). Очень интересное описание экономического состояния и быта крестьянства — в статье Якова Владимировича Нифонтова «Мисковская волость» (Материалы для статистики Костромской губернии. Вып.7, Кострома, 1887). Здесь и история деревень (ожесточенная борьба между ними за покосы и мох для построек), и описание крестьянских промыслов и ремесел, и характеристика быта (вне какой-либо апологии, но и без обличительства). Приведу несколько цитат: ”Все виноторговцы не местные жители, а сторонние крестьяне и мещане”. “Всякое дело (покупка — продажа) начинались и оканчивались в трактирах… Трактиры служили также местом сборищ и разговоров; оттуда разносились все новости, прочитанные в газетах, так как газеты получались в каждом трактире” (с.22). “Более половины местного населения можно считать грамотным”, но многие забывают грамоту либо “скрывают свою грамотность”. “Наш крестьянин не может читать не вслух: про себя он ничего не понимает”. “У каждого крестьянина книги имеются, но одни церковно-служебные, — чаще всего псалтирь и Канонник… Журналы и газеты крестьяне тоже читают; особенно читались газеты в последнюю турецкую войну”. Выписываются газеты “духовенством и трактирными заведениями” (с.24). “Здешние крестьяне весьма религиозны, это выражается в усердии их к молитве, поминовению усопших и усердной раздаче милостыни”. Гнездится раскол, “усиливающийся с каждым годом” (с.26). “В этом году почти все раскольники волости решились принять единоверие” (с.27). Как о черте нравов говорится о лицемерии и фарисействе: ”все ищут спасения в наружном благочестии, о добродетельной же жизни никто не имеет и мысли” (с.29). Автор упрекает молодежь в щегольстве и пьянстве (с.28), но даваемые им статистические данные вносят существенные коррективы. Из 917 домов пьянствуют, доходя до нищенства — в 15-ти, “в двух семействах нищенство обратилось уже в ремесло” (с.20). И — о щегольстве:”В последнее время одеваются в волости очень щеголевато, особенно женихи и невесты… Щеголяют богатые, за ними тянутся и другие” (с.20). Строения богаты, есть двухэтажные. “Многие держат дорогих лошадей и имеют посеребренную сбрую” (с.20).

Главное же:”Население Мисковской волости растет быстро” (с.22). И — полупублицистический вывод: положение крестьян «далеко не соответствует тем толкам о печальной участи крестьянства, чрезмерных трудах крестьян, постоянных недостатках хлеба и проч., которые обобщаются часто на всю Россию. Будучи близко знакомы с местным бытом, скажем с уверенностью, что бедняки здешние — все пьяницы; от пьянства и бедность, и кабала. Думаем, что мужик наш не от того «до полусмерти» пьет, что «до смерти» работает. Кто работает и не пьет, у того и хозяйство исправно, и деньги ведутся».(с.28). Здесь, замечу, почти что явная полемика с Некрасовым (напомню монолог Якима Нагого из “Кому на Руси жить хорошо”).

О жене Александра Владимировича — Александре Васильевне (в девичестве Краснопевцевой) мне известно мало. Умерла в 1922 году. Была дочерью Василия Ивановича, дьякона и, в свою очередь, сына дьякона. Мать Александры Васильевны — дочь священника. И здесь в роду, стало быть, сплошное духовенство.

* * *

О детстве своего деда по сути я ничего не знаю. Из документов, которые перешли ко мне от дяди Саши, явствует следующее. С.А. в 1898 г. окончил медицинский факультет Казанского университета, 24 октября — «удостоен степени лекаря с отличием, о чем выдан диплом 28 ноября — с правами государственной службы». Утвержден в звании уездного врача 10 августа 1899 года. За получение стипендии С.А. был «обязан отслужить 2 года 5 месяцев». С 7 января 1899 года — исполняет должность врача для командировок по сельско-врачебной части Виленской губернии. Сохранился документ: 12 декабря 1900 года сельский врач второго участка Лидского уезда Виленской губернии Нифонтов уволен в связи с переводом в Галич (где он работал и жил с семьей до осени 1902 года). С 6 октября 1902 года по ноябрь 1906 года — врач при фабричной больнице товарищества бумажно-ткацкой мануфактуры в селе Киселево Нерехтского уезда Иваново-Вознесенской губернии (почтовый адрес — Середа), там в ноябре 1902 года родилась дочь Елена, моя мать. 8 ноября назначен заведующим больницы. С конца 1906 — врач женской гимназии г.Нерехта, с 1908 года в той же гимназии преподает гигиену. С сентября по декабрь 1909 года занимался в Главной клинике Императорского Московского университета, «присутствовал при операциях и обходе больных» (в кавычках даны цитаты из документов). В послужном списке указано: «из потомственных дворян»; май 1903 — чин титулярного советника, декабрь 1903 — коллежский асессор, сентябрь 1906 — надворный советник.

Любопытны два документа. В благодарственном письме Нерехтской уездной земской управы (27 ноября 1910) после похвал деятельности как врача и администратора по больнице («сдержанное и ровное обращение со служащими и больными») говорится следующее: «Ваша деятельность не ограничивалась одним вверенным Вам медицинским участком. Вы проявляли интерес и заботу о медицинском деле всего уезда. При Вашем участии сделаны были все позднейшие улучшения медицинского дела в уезде: увеличено число врачебных участков и приступлено к постройке в уезде новых земских больниц… С Вашим уходом Нерехтское Земство лишается не только хорошего врача, но и земского деятеля». И еще: «Удостоверение» Нерехтской уездной земской управы (23 октября 1910 года), довольно забавное: «Во все время своей службы врач Нифонтов был энергичным работником, отличным администратором и совершенно трезвым человеком».

15 ноября 1910 года С.А. назначен на должность второго врача при Рыбинской земской больнице. С 1911 года (помимо этого) врач частной женской прогимназии в городе и преподаватель гигиены в 7-8 классах мужской гимназии. «Общественная работа врача — вот куда влекло С.А., — вспоминал А.А.Золотарев. — Чуткий ко всякого рода общественным начинаниям, он вступил во всевозможные общества и, конечно, в члены Естественно-исторического общества… Он участвовал в конференциях, читал доклады, принимал деятельное участие в организационных вопросах». Действительный член общества с 15 января 1911 года. «Когда вследствие (далее — не разобрано слово, очень, по-видимому, значимое) С.А. пришлось переселиться в Кострому на должность санитарного врача, — это было его желание: поместить в свой дом музей общества… Через дочь его — Лелю Нифонтову — члена нашего общества — Естественно-историческое общество сохраняет с уважением (1 слово нрзб) кровную связь» (РФ ГАЯО, ф.334, оп.1, д. 9, л.3).

Запишу, что мне известно о публичных выступлениях и общественной деятельности Сергея Александровича в Рыбинске. В 1911 году он принял активное участие (в качестве врача-делегата от рыбинского земства) в пятом съезде врачей и представителей земств Ярославской губернии. Я познакомился (в библиотеке Ленина) с “Трудами” этого съезда (вып. 1-2, Ярославль,1911) и был поражен обилием того, что делал С.А. как общественник губернского масштаба, организатор медицинской деятельности, ее критик и обновитель, а также статистик. В выступлениях (по самым разным вопросам) едва ли не на каждом из заседаний, предельно четких и всегда конструктивных, ясно ощутима широта кругозора и целенаправленная энергия Сергея Александровича. И — подлинно гражданская настроенность. С.А. намечает проект общегубернской санитарной организации; решительно отвергает практику платных (привилегированных) коек в земских больницах; предлагает видоизменить принципы лечения в городской (губернской) больнице и на местах (в уездах) и т.п. Обращает на себя внимание великолепная осведомленность С.А. о том, что делается в области практической медицины как Рыбинского уезда, так и всей губернии. На собрании Естественно-научного общества в 1912 году он выступал с докладами «Чума в Астраханской губернии летом 1912 года» и «Солнечный свет и его влияние на здорового и больного человека» (сведения рыбинского архива). Как сообщил мне покойный Д.В.Романов, в Рыбинске была опубликована брошюра С.А..Нифонтова «Доклад о материальном положении рыбинских врачей». В «Рыбинской газете» (1916, N 272) напечатана статья С.А. «Вода и ее значение для человека». В газете «Голос» (Ярославль, 1914, июль, N 149-159) говорилось об активности С.А. на шестом съезде врачей, о его докладе.

Есть сведения и о собственно политической деятельности Сергея Александровича в Рыбинске на протяжении 1912-1918 годов. В «Рыбинской газете» (1912 N 241) — его речь на выборах выборщиков в 4-ю Государственную думу. Здесь, в частности, говорилось, что голоса надо отдать не правым, а тем, кто за манифест 17 октября. Произнесены слова в защиту инородцев и против националистов: “Мы любим родину и желаем ей поступательного развития, поэтому надо отдать голоса прогрессистам”. «Когда Россия расцветет, мы полюбим ее еще больше, теперь же мы ее любим и жалеем,тогда же будем любить и радоваться».

После февральской революции Сергей Александрович оказался одним из ведущих политических деятелей Рыбинска. «Общественная жизнь города находилась в руках буржуазного Комитета общественных организаций, руководимого доктором Нифонтовым, Сыромятниковым (о Р.Р.Сыромятникове есть очерк А.А.Золотарева ), Овсянниковым (бывший редактор «Рыбинских известий»), Девяткиным. Городским головой был меньшевик Михайлов… Буржуазно-либеральный Комитет оказался слишком реакционным и должен был уступить Совету рабочих и солдатских депутатов» («Рыбинск в революции 1917 года», Рыбинск, 1922, с.25-26). Наверное, в архивах Рыбинска о политической деятельности С.А. в 1917 году можно было бы найти немало интересного.

В газете «Рыбинский листок» (1 авг.1917) приводится список N 1 кандидатов (60 человек) в гласные городской думы от партии народной свободы, в их числе — Р.Р.Сыромятников, А.А.Золотарев, С.А.Нифонтов. Программа «первого списка»: удовлетворение интересов всех слоев общества, городская дума должна взять на себя функции государственной власти и осуществлять задачи местной жизни (санитарные, жилищно-кооперативные, продовольственные). В газете от 6 октября 1917 года (тот же «Рыбинский листок»: «От партии народной свободы») — резкие слова против сторонников скорейшего мирового интернационала, за тех, кто не увлекается классовой борьбой, кто ищет правды и порядка в стране: «теперь следует как можно меньше заявлять о своих правах и как можно больше налагать на себя обязанностей… Даже скромное и незаметное для других дело сейчас неизмеримо важнее громких и хлестких фраз«.

* * *

А теперь — о семейной жизни Сергея Александровича. Тетя Оля рассказывала: брат познакомился с будущей женой на свадьбе Варвары (младшей из Поспеловых), стал на нее «заглядываться», о ней «поговаривать». Когда сказал о намерении жениться на Зинаиде Поспеловой отцу, тот произнес: «женись хоть на козе». «О, — добавила тетя Оля, — Нифонтовы и Поспеловы — это были костромские Монтекки и Капулетти». Без трагедии, однако, дело вполне обошлось.

Сохранились четыре письма С.А. жене и детям из заграничной поездки 1909 года (Германия, Швейцария, Италия); почерк — трудно разбираемый. Их недавно (вписываю этот абзац в конце 1998 года) расшифровала моя бывшая ученица Оля Литвак. Сергей Александрович делится с Зинаидой Ивановной своими впечатлениями, богатыми и яркими, от природы и сельских мест, от городов, транспорта, от искусства (Дрезденская галерея). О Германии: “Вагоны III класса чисты и хороши… Кондуктора строги, молчаливы. Что нас всех поразило за границей — это поля, хлеб тот же, что и у нас, но пышная растительность, сорных трав и цветов в поле совсем нет… Деревень в Германии не видно, не видно и нашей бедноты; здесь селения выглядят маленькими городками, богатыми зеленью”. Об Италии — в тоне ином: ”Италия мне мало нравится: грязна, пыльна, бесшабашна… Милан… пылен и грязен: говорят, чем дальше к югу, то грязнее и все хуже. Самый грязный город — это Неаполь… Итальянцы народ бедовый, не раз нас обсчитывали.” А вот несколько фраз из пространного и восторженного описания швейцарских гор: ”Чуден и величественен был перевал через Альпы… Дивно смотреть, как дорога поднимается в гору спиралью… По пути попадались постоянно водопады разных форм; то вода падает отвесно с громадной высоты, то скачет с камня на камень, и все это пенится, шумит”…

В Рыбинске С.А. постоянно вел широкую медицинскую практику (работа в больницах, регулярный прием больных дома, санитарно-просветительская деятельность). Лечил, в частности, и гипнозом (в т.ч. пьянство). В первые рыбинские годы (да и раньше) Нифонтовы жили, считая, как выражалась баба Зина, «каждую копейку», чтобы построить дом. «По крайней мере дети будут устроены», — говорил С.А.

Несколько слов о нифонтовском доме. Его официально утвержденный план хранится у меня. Известны (благодаря теперешним рыбинским краеведам) документы о доме. Заявление С.А. в городскую управу, 27 мая 1913 г., где он просит: «Выдать мне разрешение на устройство каменного двухэтажного дома на моем участке на Пушкинской улице» (РФ ГАЯО, ф. 9-1-2718 (1913 г.) л.57). Другой документ 26 марта 1913: надворный советник С.А.Нифонтов купил у мещанки Н.И. Рахмановой имение (на ее земле было три деревянных флигеля). Из конспекта «История нашей семьи» дяди Саши: «Осень 1914 г. — переезд на Пушкинскую 30 — в 1912 г. участок старьевщиков (две халупы) за 1 тысячу рублей — стройка двухэтажного каменного дома, весна 1913 — лето 1914 — дежурство мое через день (1 р.?) — к зиме 1913/14 гг. под крышей в лесах… — увлечение С.А.: проект, фундамент, печи, пол и пр. — 2 квартиры по 6 комнат, канализация, прачечная, сарай, погреба, сторожка — 15 тысяч — заложен дом, погашение еще в 1918 г.». (Ф. 10-11).

Двухэтажный дом с флигелем (Пушкинская ул., д.30, адрес до 1919 года — «дом у церкви Спаса») и сейчас цел и в неплохом состоянии, хотя довольно обшарпанный и в ремонте нуждается. Он был выстроен в 1913 году. (Обитали в комнатах второго этажа, первый этаж сдавался жильцам; вместе с Нифонтовыми жила как постоянный член семьи Вера Ивановна Поспелова; в доме были кухарка и горничная). В 1918 году Сергей Александрович (как домовладелец) в пору красного террора чуть жизнью не поплатился и был вынужден с семьей уехать в Кострому (в Рыбинске его знали как члена партии «Народная свобода» и видного общественного деятеля либерально-демократической ориентации, оставаться в городе было опасно). Мама рассказывала, что после выстрела в Ленина в Рыбинске пострадали многие из «нифонтовского круга» — люди примерно того же положения (купечество, интеллигенция). О Рыбинске в дни красного террора Анна Владимировна Коперина-Казанская (одноклассница и подруга мамы, правда, не из близких) в 1989 году рассказала мне следующее (воспроизвожу запись, сделанную мною в день этого разговора): «Купцы поддержали восставших в Ярославле эсеров деньгами. Это стало причиной террора в Рыбинске. Владелец мельницы Тропской расстрелян за то, что имел двухэтажный каменный дом. Укажут на кого-нибудь, что богач (например, снимает хорошую дачу) — и тут же расстреляют. Расстреливал отряд приезжих красногвардейцев. Расстреляли богатого купца Никитина, который оплачивал местный театр. Еще случай: некто Пудов ловил рыбу, местный мальчик сообщил красногварцейцам, что тот снимает хорошую дачу, и Пудов был расстрелян тут же — при людях. Ферапонтов (большевик, само собой) возглавил рыбинскую власть после ухода отряда Красной гвардии. Но вскоре и его расстреляли за превышение власти. Нифонтовы уехали из Рыбинска, так как Феропонтов принялся арестовывать студентов». Мама мне примерно то же рассказывала: приходили ночью в дом, выводили на улицу всех мужчин старше 18 лет (а дяде Саше было 19) и тут же, у стены дома, расстреливали. И — шли дальше. Это продолжалось несколько недель (больше одной — во всяком случае).

Сергей Александрович в эту страшную пору по ночам уходил (якобы на дежурство) в больницу, взяв с собой сына, а оставшиеся в доме три женщины — баба Зина, баба Вера и мама, которой еще не было шестнадцати лет, — как она мне рассказывала, — спать были не в состоянии и читали русских писателей прошлого века (Толстой, Достоевский). Об этих ужасах мне никогда ничего не говорили ни бабушки, ни дядя Саша. Рассказала только мама, кажется, в 1960-ые годы. Любопытный штрих: о политической деятельности своего отца в 1917 году мама ничего не знала; получила сведения о ней лишь незадолго до смерти, из книги «Рыбинск», вышедшей в 1977 году. Думала до этого, что угроза расстрела была связана лишь с тем, что Нифонтовы являлись домовладельцами.

В апреле 1919 года семья Нифонтовых, опасаясь репрессий, перебралась в Кострому, куда С.А. был направлен санитарным врачом водного транспорта. В хранящейся у меня рукописи дяди Саши «Прошлое нашей семьи. Конспект ненаписанного текста» — отдельные подробности «эпохи переезда» ( как говорится вслед за Чеховым: «сюжет для небольшого рассказа»). «Склока в больнице, травля С.А. — три недели тревог … телеграмма от Семашки… переезд семьи в Кострому, лимит 100 пуд по воде… ликвидирую обстановку на Пушкинской… продажа мебели, дров, ящик для рояля… возчик-пациент С.А. («польза была»)… рояль «забыт» на пристани — угроза конфискации… разрешение ГУБОНО, ящик на пристани».

Есть некоторая загадочность в датах: разрешение на переезд (справка) — 16 мая. Но известно, что С.А. умер 8 мая. Вероятнее всего, что вещи по списку доставлялись в Кострому дядей Сашей (и справка была дана ему) уже после смерти Сергея Александровича (официальное направление в Кострому для работы санитарным врачом — от 25 апреля). Мама рассказывала: «переехали в Кострому — и папа сразу же заболел тифом и умер».

После отъезда (бегства) семьи Нифонтовых в Кострому дом был передан (по воле С.А., как об этом свидетельствует А.А.Золотарев) Рыбинскому Естественно-историческому обществу.

Заразился сыпным тифом С.А., леча одного из больных. Умер, уже выздоравливая, от сердечного приступа. При нем в это время дежурила баба Вера, но, перед тем моментом, когда Сергею Александровичу стало плохо, она ненадолго отошла от его постели. А когда вернулась, принимать медицинские меры было уже поздно.

Если бы Сергей Александрович выздоровел, его, вероятно, ожидали репрессии начала 1930-ых годов (такова была судьба других рыбинских врачей-общественников: Р.Р. Сыромятникова и К.А. Ливанова, которым посвящены пространные очерки в книге А.А. Золотарева «Campo santo моей памяти. Образы усопших в моем сознании»).

После отъезда (бегства) семьи Нифонтовых в Кострому дом был передан (по воле С.А., как об этом свидетельствовал Золотарев) Рыбинскому Естественно-историческому обществу. Вот как воспроизвел атмосферу жизни нифонтовской семьи в Рыбинске Алексей Алексеевич: “Одно то, что дом на Пушкинской улице, выстроенный Сергеем Александровичем в результате общей хозяйственной заботы и самоотвержения всей семьи, стал местом собраний, базою для работ музея Рыб. Н. Об-ва, глубоко сблизило меня как председателя РНО (16) со всею нифонтовскою семьею. Разбирая свои коллекции, мы еще вспоминали про себя: а вот это была Лелина комната, а здесь жил и принимал больных Сергей Александрович, и эти постоянные памятки одухотворяли наши безмолвные естественно-научные коллекции и одушевляли нас самих к бескорыстной настойчивой работе на пользу и просвещение рыбинцев, в частности, учащейся молодежи. Мне чудится, что и некий в самом деле идейный полет, то самое мусикийское краеведение, каким отличалось именно рыбинское краеведение, обязан в какой-то степени тем флюидам одухотворенности, радушия, душевности, какие источал на всех нас самый дом, который мы заняли сейчас же после того, как из него ушла милая и родная нам семья Сергея Александровича и Зинаиды Ивановны”.

Что-то чеховско-астровское, но совсем без скепсиса, было в моем деде. И внешне чем-то он был похож на Астрова, каким его играл Станиславский. В нем были вера в разум и волю человека, неистощимая и ровная энергия врача-практика, просветителя, общественного деятеля…

…У меня хранятся записная книжка и четыре письма С.А. из-за границы, а также официально утвержденный план дома и, смешно сказать, ключ от входных дверей дома на Пушкинской.

1993-1996