«Милая Светлана! Прости за наивность — не жду ответа, а пишу потому, что мне очень скучно и так тебя не хватает… Жизнь однобока и однообразна, каждый день одно и то же, сдал еще один экзамен, но никакого порыва творческого, никакого поднятия духа. Правда, это и не увязывается, казалось бы, с моим равнодушным характером. А ведь это горькая правда. Заметно для самого себя я повзрослел, (и мне кажется) благодаря тебе у меня произошли такие изменения».
1963 или 1964 год. Мама и папа – студенты Ярославского политеха. Мама учится курсом старше. Она хороша собой, миниатюрна, с красивыми и правильными чертами лица. Строга и серьезна. Папа – так же хорош собой. Черноглаз, строен, порывист. Но мягок и сострадателен. Уже отслужил в армии. Умеет водить машину. Но – какая машина! Учеба, сессия, лето… Дочитаем письмо!
«Дни стоят очень знойные, а на душе еще больше зной, почему-то бросаюсь в глубокие раздумья, как старик. Не нахожу места для себя. Порой затрагивает мысль, что причина этому нравственному состоянию — экзамены. Но — увы! — они не причастны. Так почему-то пусто. С тобой, Светик, мне очень легко было, весело, беззаботно. Но сейчас в разлуке всё утрачено, и горькая мысль о том, что я не вправе ни на что претендовать в этой хорошей дружбе, терзает меня. Ты, удивительных качеств человек, смогла разбудить от любовной спячки меня и заставила страдать. ….., небось, отдалась забвению и любуешься интересной стариной Питера, смотришь кино, спектакли. Очень хорошо жить без дурацких чувств, я завидую тебе, Светик, что ты можешь спокойно вести свой образ жизни, не отдаваясь терзающим душу чувствам. Надо научиться в данный момент (именно в данный) быть волевым. А может, я и был им до тебя, Светик, только постараюсь стать. А пока хочу тебя послушать, жду твоего совета. Мне сейчас предложили работать в институте у нашей «дорогой» военной кафедры. Нужно переводиться на вечерний, пообещали, что всё уладят, только лишь сдавай последние экзамены. Мне, признаться, очень дорого дневное отделение, только «дорого» со временем может омрачиться чем-нибудь другим. Если я дам согласие, мой отдых в это лето пропадает. Вообще, я оказываюсь в затруднительном положении, и твой совет очень нужен, Светик. Твой образ по-прежнему вдохновляет меня на сдачу экзаменов, и в этом есть свой смысл. Дорогая Светлана, я заканчиваю писать. Только пойми, какими глазами я смотрю ежедневно корреспонденцию и жду, чтобы свершилось чудо.
А во сне ты мне, Светик, часто снишься. Хотя по-прежнему сон беспокойный. Позволь мысленно крепко поцеловать тебя в нежных объятьях. Очень жду твоего письма. Василий».
Они поженились 4 декабря 1965 года. Регистрация брака состоялась в Ярославском городском доме бракосочетаний. Мама уже заканчивала учебу. Оставалось полгода до защиты диплома. Отцу еще предстояло учиться.
Хотя письмо, написанное им, сентиментально, и выдает человека мягкого и доверчивого, дорогу свою он выбрал и прошел совершенно самостоятельно. Очевидно, это было свойственно поколению, родившемуся в годы Великой Отечественной войны.
Он был родом с Западной Украины, — в тридцати километрах от Почаева есть село Людвищи Кременецкого района Тернопольской области. В этом селе и сейчас стоит дом его отца – маленькая белёная хатка на пригорке, с которого видна расположенная в другом конце небольшой улочки старинная деревянная церковь святой равноапостольной Марии Магдалины.
Его родители, мои дед и бабушка, Николай Давыдович и Наталья Присяжнюки были совсем молодыми. Николаю было 25, Наталья была моложе. Василий родился на Сретенье Господне 15 февраля 1941 года. В возрасте двух лет мальчик осиротел – умерла от тифа мама. Отец скоро женился на другой. Очевидно, Зинаида не смогла заменить ему маму. Мальчика в большей степени растили сестры отца – Надежда и Зинаида (Надiя и Зiна). А также мамина сестра – тётя Аня, жившая в селе Одерадовка. Девочки были еще подростками, и везде таскали с собой худенького мальчишку. Он и был к ним привязан потом всю жизнь.
В 2012 году мне посчастливилось побывать там. Село раскидано на холмах, каждое хозяйство расположено на довольно большой территории и представляет собой дом и другие постройки, большой огород и сад, а иногда и выгон для скота. У многих есть небольшое стадо животных, в котором кроме коров есть овцы, лошади. – И всё это вместе – как бы небольшой хутор, в территорию которого может входить даже ручей и лесная поляна.
Кроме действующей церкви в селе есть каменная часовня – Капличка, как называют ее местные. А также здесь есть новая школа, большой клуб, большое футбольное поле, несколько магазинов. Село окружено живописными лесами, в которых растет черника, ежевика. Несколько озер, в которых плавают дикие гуси. Необыкновенно красиво. За церковью далеко простирается старый колхозный яблоневый сад. Где он заканчивается – я так и не поняла. Мы шли бесконечно долго, и большие яблони разных сортов, буквально усыпанные спелыми яблоками, так и не кончались. А внизу все было заплетено ежевикой.
Престольный праздник храма – 4 августа – это, по традиции, и день села, когда съезжаются в Людвища родные и близкие. Какое же то чудо Божие, что за год-полтора до страшных событий разделения я попала в эти благословенные места, и увидела их не в атмосфере взаимной вражды и неприятия, а буквально купаясь в любви, исходившей к нам от людей, от самой земли, на которой вырос отец.
Учащиеся Людвищенской школы. 1952 г.
Язык западенский, конечно, непрост. Но мои всё же говорят так, что мне было понятно всё. Любопытная деталь. Маша, которой было пять лет, целые дни играла во дворе с людвищенской детворой примерно такого же возраста. Я поймала ее и спросила: «Маша как ты их понимаешь? Они же по-украински говорят». Она посмотрела на меня с большим удивлением: «Нет, ты что! Они говорят по-русски!». То есть для нее не было различия. Или она различий не воспринимала. Как, впрочем, и для меня, выросшей в такой вот двойной языковой среде. А вот старшая Аня их почти не понимала. Хотя людвищенские бабушки именно её признали своей: «Вона сильно похожа на Василя!»
Нам показали развалины старой школы, в которой учился отец. Это прежде был двухэтажный дом прежних польских панов, обитавших здесь. А потом показали новую школу – красивое, просторное здание, с современной спортивной площадкой, красивыми клумбами, асфальтовыми дорожками. И все это тоже – на вершине холма, а вокруг несказанной красоты зеленое море – лес, озера, цветущие луга, благословенный край.
Отец очень любил родину. Он рассказывал, что в момент его рождения эта местность была под поляками, затем пришли немцы. Было очень голодно. Сирота, он к тому же был лишен материнской ласки. Когда окончил школу, уехал в соседний районный центр. Учился в Борщёвском техникуме механизации сельского хозяйства. Думаю, там и получил водительские права. Ушел в армию. А служить ему довелось в Ярославле. Так судьба в один момент многое меняет в жизни человека.
Однажды мы с ним ехали вместе из Москвы. Я тогда училась в университете (на втором, если не ошибаюсь, курсе). А он ехал из командировки. И вот мы сидели за столиком на боковушках плацкарта, и он рассказывал, как ездил домой в отпуск. Отпустили его ненадолго, а была уже зима, ударил мороз, шел снег с дождем. «Еду, с собой только чемодан, а в чемодане мыльница из угла в угол перекатывается. Приезжаю на станцию, а время позднее, и все-таки попадается мне какая-то машина на Людвище. Но взять меня смогли только в кузов, в кабине места не было. Что делать? Согласился! Когда приехал, то стал уже как бы сам себе памятник – так замерз».
В Ярославле уже в те годы было много вузов – это вообще был город студентов. Отец выбрал специальность инженера-конструктора и после армии поступил в технологический институт. Когда они с мамой поженились, ему оставалось учиться не меньше двух лет. Я родилась через 10 месяцев после свадьбы. Думаю, мама в то время стремилась быть поближе к своей матери. Но и жить далеко друг от друга мои родители не могли. Отец оформил перевод в Куйбышевский авиационный институт. Очевидно, на вечернее отделение. И в дипломе у него записана специальность «инженер-конструктор авиационных двигателей». Работал он на Самарском авиационном заводе. А жили мы в те годы в городе с удивительным названием «Управленческ». Это живописное место у так называемых ворот Куйбышевского моря – водохранилища. Рядом горы Жигули. Городок, по сути, был окраиной Самары. Конечно, часто приезжала из Новокуйбышевска бабушка, которая очень любила и жалела моего отца. Он отвечал ей сыновней взаимностью и преданностью. Ведь у нее было открытое сердце. И ей всегда хотелось сына. Потому и моего отца она с первых минут приняла как родного.
У родителей была просторная комната в двухэтажном жилом доме довоенной постройки. Со временем мне взяли няню – бабу Маню. И, видимо, мама вышла на работу.
Позднее, когда мне было лет семь, отец однажды взял меня с собой в этот город. И я своими глазами увидела большой променад у проходных нынешнего «ОДК-Кузнецов», и ряд каких-то фруктовых деревьев на аллее главной улицы. Словом, Управленческ мне сегодня видится чудесным местом на земле.
Позднее у ребенка обнаружился порок сердца, сначала в виде шума. Потом какое-то исследование показало, что сердце по размеру больше, чем нужно. Мнительная моя мама, думаю, сходила с ума от горя. Меня повезли в Ленинград к профессору. И тот, сказал, что надо наблюдать, и лучше всего, чтоб семья переехала жить на юг. И семья переехала.
Мама с родными отца. 1966 г.
Когда выбирали место, опять же папа хотел поближе к своим. Свои уже жили на юге. Надiя – Надежда Давыдовна – вместе с мужем Макаром Олейником стали переселенцами, и жили в Херсонской области. Переселенцами они стали не по своей воле – так решила Партия и Вождь, после прихода советской власти на Западную Украину переселившая подальше отсюда целые селения. Почему именно они, Олейники, попали «под раздачу» — не знаю! И спросить уже некого. Село Бобровый Кут, в котором они поселились, это тоже место необычное. Ландшафт, как я теперь могу судить, очень напоминает Святую Землю, — те же высокие холмы, а среди них петляет река Ингулец. Зимой холмы серые, а весной покрываются ковром трав и цветов. И там пасутся тучные стада. И небеса синеют. Село очень большое, в 1970-е оно было, насколько помню, на тысячу домов. Кроме западноукраинцев сюда переселили немцев (очевидно, с Волги) и евреев. И культуры этих народов удивительно смешались в быту и жизни села. В целом жизнь их была очень мирной. Мне казалось, что лучше всего об этом говорили ограды сельских дворов и усадеб — невысокие, чуть выше уровня колена взрослого человека, сложенные из песчаника заборы, побеленные сверху известкой. Это было так красиво, так мирно, так благородно — когда вдоль улиц тянулись ряды вот этих сложенных своими руками оград. От чего они защищали? Разве только от домашних животных — коров, коз, которые могли случайно зайти и вытоптать огород. А больше ни от чего.
Помню неторопливость, степенность, достоинство жителей. Помню эту удивительную для сегодняшнего горожанина традицию здороваться со всеми. (Помню, идем мы с мамой от автобусной остановки, и незнакомые люди смотрят на нас из-за оград, и в ответ на наше приветствие очень доброжелательно кричат: «Здравствуйте!», и мама дергает меня за руку: «Здоровайся со всеми погромче!»). И помню трудолюбие жителей. Каждое утро, взяв под руку мужа Макара, тетя Надя вместе с ним уходила на работу в совхоз. Они поддерживали нас, иногда передавая продукты из своего хозяйства, закатанное в трехлитровые банки соленое сало и мясо, яйца, а также фрукты (иногда ящиками – яблоки и груши). Тетя Надя всегда излучала материнское тепло.
Родители мои всю жизнь работали на одном и том же предприятии — Херсонском комбайновом заводе. Мама — в отделе главного технолога. Папа в последние годы — в лаборатории пластмасс. Там занимались удивительно прочными сплавами, легкими по весу, но с виду напоминавшими металл.
Отец очень любил Бобровый Кут. Ездил туда охотиться на уток, а охота была его страстью. У Олейников было два сына. Старший Иван и младший Николай. У Ивана и его жены Анны мы побывали с моими девочками в августе 2008 года, когда я последний раз ездила в Херсон. Тогда мы с Аней и годовалой Машей вышли в Белой Кринице, и наш встретил на машине Саша, их сын. На следующий день побывали на кладбище, на могиле отца.
Отец умер 50-летним. 15 февраля 1991 года ему исполнилось 50, а 25 марта его не стало. Болел несколько лет. Голодное детство и пристрастие к спиртному, возникшее в зрелом возрасте, сделали его болезнь необратимой, а жизнь – трагически короткой. Все последние дни с ним в больнице была мама. Хотя к тому моменту они уже больше двенадцати лет были в разводе, и жили отдельно.
Хоронили его в дни, когда в этих местах уже властно вступала в свои права весна. Был конец марта, все начинало зеленеть. Над полями дул теплый ветер. С Херсонского комбайнового завода, на котором родители мои проработали практически четверть века, в Бобровый Кут приехал целый «Икарус» заводчан, под сотню. Люди любили и жалели его. («Ты для всех хороший!», — с упреком говорила ему мама). А тетя Надя всех приняла и накормила! Столы из каких-то досок были накрыты прямо во дворе. Десяток сельчанок жарили пирожки на летней кухне, накрывали на стол, наливали самодельное сливовое вино в бутыли и графины. Пришлось ждать час или полтора, пока с поезда должны были приехать родные с Западной. Гроб стоял в прохладной части дома, и вокруг него у стен сидели и шептались люди. Я не могла там находиться. И все время устремлялась на кухню, лепить пирожки вместе со всеми. «Иды до батька», — мягко говорила мне каждый раз тетя Надя… А потом приехали с Западной братья Алексей и Николай, и тетя Аня, которая прямо из такси заголосила так, что все вокруг вдруг зарыдали…Потом несли гроб до кладбища на руках. Опустив в землю, затем водрузили на свежее захоронение привезенный с завода, заранее изготовленный целиковый памятник из нержавейки. Наверное, со звездой. Не помню. Я заплакала, только когда все сели за стол и я сделала глоток этого вина…
15 февраля 2025 года.