1 декабря 2024 года исполнилось 70 лет со дня рождения протоиерея Димитрия Садовского, настоятеля храма Иверской иконы Божией Матери города Рыбинска в 1989-2020 годах. В 2023 году мы собрали и выпустили в свет книгу о священнике. В это издание вошел годовой круг его проповедей 2005-2006 гг., а также воспоминания о нем. Одну из глав этой книги — воспоминание отца Алексия (Василенко), настоятеля Свято-Алексиевской пустыни под Переславлем-Залесским, — публикует сегодня «Рыбинская среда».
… Познакомились мы с отцом Димитрием в самом начале 80-х годов в Ленинграде, когда я перешел на служение из Димитриевского храма в Коломягах в Шуваловский храм. Это произошло в первый же год моего служения на новом месте.
Познакомились и очень близко сошлись. Сошлись настолько близко, что проводили много времени вместе. Он работал и не был человеком абсолютно свободным. Мы с ним в вечернее время, в те дни, когда встречались на службах в храме, обычно после службы шли ко мне. Идти домой к отцу Дмитрию мы не могли. Во-первых, его отец не разделял его взгляды, во–вторых, мама была не совсем здорова. Поэтому мы шли обычно ко мне. Жили мы тогда рядом – снимали квартиру на девятом этаже на Гражданке, на улице, извините за выражение, Сантьяго-де-Куба. Я тогда говорил: «Какое дурацкое название», — а отец Василий Лесняк[1] мне возражал: «Ну почему же дурацкое? Святой Яков на Кубе». А название это, на самом деле, было символично, потому что мы с матушкой венчались в день памяти Иакова, брата Господня.
Так вот в этой квартире на улице Сантьяго-де-Куба мы провели много часов в беседах о вере, о Церкви, о Боге, о жизни человека. Очень часто, просидев так всю ночь до утра, прямо из квартиры, прямо от этой беседы мы с ним ехали или шли – он на работу, я на службу. Конечно, нас объединяло очень тесное единодушие.
Среда, в которой нам с отцом Димитрием пришлось возрастать, была, действительно, очень необычная. Вокруг отца Василия сформировалась некая община. Она была абсолютно неформальная. Конечно, у батюшки было очень много чад на приходе. Это были и старушки, и зрелая интеллигенция, и люди, которым приходилось скрывать свои религиозные убеждения. Это были, например, академики, ученые, конструкторы секретных объектов. Таких людей было довольно много, но мы их не знали. Помню, как к нашему отцу Василию на исповедь ночью в храм приходил генеральный конструктор корпусов атомных подводных лодок. Были даже иностранцы. Я помню трех итальянок-католичек, которые искали окормления у батюшки. К батюшке обращалось много людей, которых мы сегодня назвали бы еретиками. Помню, была у отца Василия духовная дочь, которая была… буддисткой, занималась йогой, тянулась к восточным учениям. Отец Василий ничего этого ей не запрещал. «Как вы позволяете ей всем этим заниматься?!» – спрашивал его я. А он так хитро улыбался: «Ты думаешь, если я стану ей запрещать, она не будет этим заниматься? А так глядишь – всё пройдет». И правда, так это и получилось. Батюшка о ней молился. Она стала хорошим православным человеком.
Протоиерей Василий Лесняк
Были рядом и совершенно необыкновенные люди высокой духовности, и пожилые священники в том числе. Но все они в то время не могли тесно контактировать друг с другом. Потому что это преследовалось.
При этом все, конечно, знали, и тут я вам «америку» не открою, что Григорий Семенович Жаренов, уполномоченный по делам религий в Ленинграде и Ленинградской области, говорил, что один из трех факторов, мешающих сделать Ленинград атеистическим городом, это присутствие в этом городе протоиерея Василия Лесняка. Поэтому, понятное дело, выпячивать свою связь с этим священником никто не торопился. Многие виделись и беседовали с батюшкой больше на дому. По крайней мере, общались с ним больше на дому, а в храм приходили исповедоваться и причащаться. Поэтому среда наша была не однородная. И достаточно рыхлая. Далеко не все друг с другом имели общение.
Но была еще одна община. Это была группа активной молодежи… (Вот я сейчас произнес слово «молодежь», и сразу вспомнил, что к этой группе принадлежала наша с Димой подруга, которая недавно умерла в возрасте более восьмидесяти лет от роду. Так что это была не только молодежь). Нас было несколько десятков человек. Многие из молодых людей, принадлежавших к этой общине, потом стали священниками. Мы активно общались. И когда заканчивалась служба, то, не имея возможности общаться с батюшкой, мы все вместе выходили из храма и какой-то большой группой шли пешком до каких-то дальних остановок трамвая, а то и до станции метро, которая тогда была очень далеко. Это была станция «Площадь мужества», которая уже много лет закрыта. И по дороге мы беседовали. Наверное, это было странное зрелище, когда 15-20-30 человек шли по улице вместе и разговаривали. Но это так и было, и бывало часто – в общем-то регулярно. Иногда эта группа – если она была 5-10 человек, не больше – заходила ко мне, и мы вместе пили чай. Иногда наше чаепитие затягивалось на многие часы. Это было обременительно для моей супруги, потому что у нас были маленькие дети – дочери было полтора года, и только что родился сын. Но она терпела.
Вот это общество и стало той средой, тем питательным «бульоном», в котором мы с отцом Дмитрием «варились» и духовно возрастали.
За богослужением с о. Василием Лесняком. Слева алтарник Алексий Василенко.
Так что, отвечая на вопрос о том, кто оказал наибольшее влияние на формирование нашей церковности (не скажу – мировоззрения), я скажу, что на 98 процентов это был отец Василий. А мы уже просто друг с другом обсуждали то, к чему он нас призывал. А призывал он нас не словами и лозунгами, сколько образом своей жизни. Прослужив с ним в алтаре десять лет, я могу со всей ответственностью заявить, что я ни разу не видел батюшку поступающим не так, как надлежит поступать совершенному христианину. Никогда у меня не было случая сказать: так бы делать не надо – глядя на него. По моему глубочайшему убеждению, отец Василий был совершенным христианином. Вот при таком батюшке мы с отцом Димитрием, собственно говоря, воспитывались.
Как известно, когда на небе солнце, то звезд не видно. Даже когда светит полная луна, то звезд на небе мало, и наблюдать можно только самые яркие. Остальные для простого глаза не видны. Так и с отцом Василием: многих людей я готов выделить, но эти люди как личности, как звезды на небосклоне, стали видны и стали светить только тогда, когда, к несчастью, не стало батюшки. Потому что свет отца духовного затмевал всё.
Среди других встреч, которые оказали на нас влияние, я бы назвал встречу в Пюхтицах с диаконом, а затем встречу в Таллине со священником Олегом Вроной. Он тоже был духовным чадом отца Василия. Отца Олега направили в Эстонию, потому что его отец был старшим офицером КГБ, и его рукоположение в Российской Федерации было невозможно. Батюшка послал его к владыке Алексию – будущему Патриарху, с которым дружил с академических времен, и, пользуясь тем, что в Эстонии было несколько больше свободы, владыка рукоположил его сначала во диакона для Пюхтицкого монастыря, а затем сделал его священником в Таллине, где он служит и по сей день. Отец Олег произвел на меня сильное впечатление именно в силу того, что в нем я впервые увидел достойное отражение отца Василия. Этот человек тоже жил не лозунгами, декларациями и цитатами, а жил живой жизнью – поступками. В нем дышала какая-то мудрость отца Василия. Он для меня на многие годы остался примером того, каким должен быть священник, — не болтуном, который, подобно парторгу на собрании, призывает всех идти вперед, а сам потихоньку в сторонке ждет, пока все мимо пробегут, чтобы потом пошлепать за последними. Нет, священники — это люди, которые должны быть все время на передовой.
Еще одного человека следует назвать. Именно он привел меня и мою супругу к отцу Василию. Это Женя Сафронов. Еще в 1982 году он женился и уехал во Францию, и больше никогда не возвращался в Россию. Там он стал священником. Епископ, ныне покойный, под началом которого он находился, отзывался о нем, как о великом миротворце. До того, как попасть к отцу Василию, я считал своим духовным отцом священника Игоря Мазура, которого очень уважал, почитал. Царство ему Небесное. А Женя буквально взял меня за руку и привез в Шувалово. Помню, что служба тогда уже закончилась, мы с батюшкой проехали на трамвае, никакого особого впечатления тогда у меня не было. Но на следующий день мы договорились встретиться. И вот тогда отец Василий меня потряс, поразил. А Женя был живым примером и совершенно ясно, что без отца Василия Женя таким бы не был. Хотя он жил на противоположном конце Ленинграда, в Шувалово бывал эпизодически и был там мало кому известен.
Прозвище у Жени было – паломник. Он ходил пешком к ленинградским святыням, обычно по ночам. Жил он в начале Киевского шоссе, за Парком Победы, и шел до Смоленского кладбища часов 6-7 ночью. Так он старался справиться с какими-то духовными проблемами, и это научило нас тому, что иногда необходимо предпринять какой-то труд. Потом и мы с матушкой ходили пешком к блаженной Ксеньюшке и к отцу Иоанну Кронштадтскому — к закрытому тогда еще Иоанновскому монастырю на Карповке. Придешь, к стеночке лбом прислонишься, постоишь, помолишься, и уходишь.
Позже появилась целая плеяда, целое огромное созвездие людей, которые и сейчас для меня являются светочами в моей христианской жизни.
Дмитрий Садовский — псаломщик храма Михаила Архангела в г. Ломоносове (впереди крестного хода, с Крестом).
В этой плеяде, во-первых, отец Димитрий – Дима, которого я встретил молодым человеком, делавшим первые шаги в церкви. Когда он стал священником, я увидел в нём поразительные свойства, которые роднили его, возможно, с владыкой Иоанном Шанхайским или даже Николаем Чудотворцем, который по ночам милостыню подавал тем же девицам – известная история, описанная в житии святителя. Как владыка Иоанн, отец Димитрий заботился о каждом своем прихожанине. Второго такого примера священника я, возможно, даже и не назову. Возить болящих по каким-то лечебницам, возиться с наркоманами и алкоголиками, каждого опекать не просто какими-то назиданиями, а конкретной заботой, живым теплом сердца, — разве это не подвиг?
Таких примеров в жизни видишь очень мало. Вообще, я должен сказать, что я в духовном сане уже четвертый десяток лет, и таких духовных чад священников, как у нашего отца Василия, я, пожалуй, больше ни у кого не встречал. Хотя я знаю, сами понимаете, огромное количество православного духовенства. И отец Димитрий – ярчайший пример такой жизни ради ближних.
А еще – отец Александр Зелененко, поразительный, духоносный священник. А еще – покойный отец Николай Королюк, который умер, надорвав свои силы, умер от перегрузок, от переутомления. Служил он в глухой части Костромской губернии. Это был город Шарья, но храмов там – не густо, а болящих и страждущих – очень много. Отец Николай себя не жалел, и всегда шел, когда звали на требы. Иногда по полному бездорожью. И отец Николай повторил судьбу отца Василия…
Помню момент, когда отец Василий долго-долго лежал в больнице, несколько месяцев, потом его отпустили, и первое, что он сделал – прямо из больницы поехал по своим болящим старушкам. Таким же был отец Николай.
С большим уважением вспоминаю архимандрита Александра (Фёдорова) – настоятеля Петропавловского собора и духовника Академии художеств. Также – отца Льва, который служит в Пудоже. А еще покойного архиепископа Берлинского и Германского Феофана (Галинского), который тоже был духовным чадом нашего батюшки, был воспитан им. Я знаю немало восторженных отзывов зарубежного духовенства об этом владыке. Еще один в этой плеяде – отец Вениамин Горшков.
В среде вот этих людей формировалось наше христианское мировоззрение! Хотя при жизни отца Василия мы все были на равных. Никто из нас еще не был священником, кроме отца Олега Врона. Все мы были еще миряне. Мы вместе общались, беседовали, и многочасовые регулярные наши прогулки, наверное, были не безрезультатны для нашего развития. И когда я стал священником, я все время видел всех этих людей перед собой как живые примеры веры и жизни. Думаю, что у отца Димитрия это мироощущение складывалось также под влиянием этого нашего христианского сообщества.
Что еще было характерно для нашей среды, нашего сообщества, которое группировалось около отца Василия, — это чувство ответственности каждого за каждого. Мы всегда друг другу помогали. Мы всегда считали, что наше единство есть показатель нашей церковности. И вот такая настоящая дружба, взаимопомощь во всем, и материальная, и духовная, и молитва взаимная приносили свои плоды. Доходило даже до того, что, когда умирали близкие в наших семьях, мы вместе читали псалтырь, вместе готовили к погребению наших мам и папа. Мне лично несколько раз приходилось обмывать и облачать наших покойников. Это тоже было взаимное такое делание.
…Могу с гордостью сказать, что это я предложил батюшке послать отца Димитрия в Ярославль с целью рукоположения. Я тогда уже был рукоположен, и в первый раз приехал из Ярославской епархии в Ленинград к батюшке. И он благословил Диму ехать в Ярославль. Сначала отец Димитрий какое-то время служил в Угличе, потом был направлен в Рыбинск, где недолго трудился в Георгиевском храме, а потом получил на восстановление Иверский храм.
Но виделись мы очень редко. За эти тридцать лет мы виделись, может быть, раз десять только. И не потому, что была утрачена духовная и человеческая близость, нет. Отец Димитрий всегда был очень родным и близким нам с матушкой человеком, так же, как и мы были близки его семье и матушке Марине. Просто каждый занимался своим делом, и ездить в гости просто так не было времени. Была оказия – встречались. Не было – не встречались. Но когда встречались, наши встречи были необыкновенно тёплыми и сердечными. Мы делились своими деяниями, рассказывали, кто и чем занимался, с какими проблемами сталкивался. О том, что наша близость не была утрачена, свидетельствует тот факт, что я был приглашен крестным к первенцу четы Садовских Пете. И конечно дорогим и близким человеком для меня он всегда оставался.
Первое время, когда у отца Димитрия еще не было постоянного места служения, мы вообще виделись один раз – на епархиальном собрании. А потом, когда он был назначен в Иверский храм, я приезжал в Рыбинск чаще, чем отец Димитрий к нам. Все-таки, наверное, я был более легок на подъем. Обычно нам удавалось пообщаться один вечер. Приезжал я вечером, а уезжал утром.
На одном из первых богослужений в Иверском храме
Хорошо помню первую мысль мою, когда я только увидел Иверский храм: «Что же он с этим будет делать?» Храм был разделен бетонными перекрытиями на этажи. Невозможно было представить, как из этого можно сделать полноценный храм. Мне в жизни не пришлось совершить такой подвиг, какие совершают нынешние священники – храмоздатели. Поэтому я с ужасом взирал на тот немыслимый объем работы, который предстояло выполнить отцу Димитрию.
Ко всему прочему, была и такая ситуация, когда батюшка под зиму (это была первая его зима в Иверском храме) сделал временную кровлю на храме, и тут же, откуда ни возьмись, появились какие-то охраняющие архитектурные памятники представители государства и потребовали, чтобы он убрал эту кровлю, как не соответствующую изначальному облику храма. Меня так поразила и возмутила, повергла в состояние шока эта липовая ответственность, что я подумал: до какой же степени лицемерие владеет людьми…. Не помню, выполнил ли отец Димитрий их требование.
На литургии с чином отпевания протоиерея Димитрия Садовского. 12 апреля 2020 г. В инвалидном кресле — о. Алексий (Василенко).
Известно, что отец Димитрий всегда помогал всем, кто к нему обращался за помощью. Я и сам обращался к нему за помощью не раз. В двух случаях точно. В одном случае это касалось инокини, которой необходимо было уехать, чтобы восстановить свое духовное состояние. Она пробыла в Иверском приходе несколько месяцев и вернулась, совершенно восстановив свои силы, свое психическое здоровье. Второй случай был связан с судьбой молодого человека, которого нужно было спрятать на время от тирании самозванной старицы. Я его тоже направил к отцу Димитрию. И этот молодой человек так и остался в Рыбинске, там женился. Это тот случай, когда действительно знаешь, что есть на земле место, где тебя всегда примут и окажут всю возможную помощь, если ты сам или твои близкие окажетесь в беспомощном положении.
Так что общение наше было главным образом эпизодическое. Но главное – мы общались молитвенно. То есть, конечно, не было службы, на которой я бы не молился за него и за всех членов его семьи. Думаю, что и он за меня – так же. И молитвенно мы были близки. Ведь это всегда чувствуешь, когда, называя имя, вынимаешь за человека частичку. Одно дело, когда ты вынимаешь частичку за далекого, неизвестного тебе человека. А когда это твой молитвенный собрат, то ты чувствуешь отклик, — как будто соприкасаешься с ним, как будто даешь ему лобзание. Поэтому повторюсь: наше общение все эти тридцать лет фактически больше было молитвенным. При том, что более близких мне людей, чем отец Димитрий, у меня, наверное, не было. Он всегда был для меня человеком самого первого, самого близкого круга.
Знаете, с чем это можно сравнить? Вот, например, уезжает человек куда-то, на какие-то «дикие севера», где-то остаются его родители, братья, сестры… Бывает, что слышу от кого-то в нашей общине: «приезжает сестра, я с ней не виделась 15 лет, можно я поеду в Москву, чтобы повидаться с ней, или она приедет к нам». Это обычная история. Так было у нас и с отцом Димитрием.
Мы всегда любили его матушку, умницу, очень талантливого человека. Я думаю, что без нее ему было бы очень трудно быть тем, кем он был. В такой жизни, как у него, — жизни по Евангелию, по Христу, — если тебя не поддерживает твоя половина, то так жить невозможно.
Может быть, об этом не стоило бы говорить, но батюшкина доброта, его забота обо всех, вызывала зависть, и люди толковали это его поведение по-разному. Когда человек начинает заниматься какими-то вещами, которые прямо прописаны в Священном Писании, декларированы Самим Господом, — то другие люди придумывают тысячу причин, чтобы объявить, что его поступки вызваны какими-то пошлыми, гнилыми побуждениями. Было очень обидно за батюшку в таких ситуациях. Но он нёс это достойно, со смирением. У меня бы не хватило смирения. Я бы стал спорить, бузить. А он просто и смиренно нёс это бремя клеветы. «Блаженни, егда поносят вас и изженут и рекут всяк зол глагол на вы, лжуще Мене ради…» И это блаженство отец Димитрий тоже стяжал.
[1] Василий Григорьевич Лесняк (1928-1995), с 1976 года священник, а с 1990 года — настоятель Спасо-Парголовского храма в Ленинграде.